С заходом солнца чернь снова полезла изо всех щелей, и было ее еще больше, чем прежде. На холме Висеньи шлюхи одаривали своими милостями любого, готового присягнуть в верности Гейемону Сребровласому, «лобковому королю», как его грязно именовали в городе.

У Речных ворот сир Перкин угощал своих рыцарей ворованными яствами; они обчищали портовые склады и стоявшие в гавани корабли. В то же время Уот-кожевенник повел своих завывающих головорезов на Божьи ворота. Стены и башни Королевской Гавани были высоки и крепки, но они предназначались для защиты от внешних врагов и против внутренних оказались бессильны. Гарнизон Божьих ворот был особенно слаб: его капитан и треть стражников полегли на Сапожной площади вместе с сиром Лютором, многие из оставшихся были ранены, и разбойники без труда их одолели. Приспешники Уота вырвались из города и устремились по Королевскому тракту, мимо разлагавшейся головы лорда Селтигара. Куда они шли, Уот сам не знал.

Час спустя открылись также Королевские ворота и Львиные. Стража, охранявшая Королевские, разбежалась, «львы» примкнули к бунтовщикам. Врагам Рейениры были открыты три из семи городских ворот, однако самую страшную угрозу для нее представлял сам город. К вечеру Пастырь снова начал проповедовать на Сапожной площади. Трупы, которые остались там после вчерашних событий, убрали днем, но к тому времени тела уже раздели и обобрали. Некоторые из них лишились головы; сотни отрубленных голов, насаженных на колья и копья, внимали однорукому пророку, проклинавшему «подлую королеву» в Красном Замке. Септон Евстахий говорит, что толпа была вдвое больше и злее, чем в прошлую ночь. Подобно столь презираемой ими королеве, «паства» с тревогой смотрела в небо, боясь, что драконы короля Эйегона прилетят еще до рассвета, а за драконами придут и солдаты. Люди больше не верили, что королева способна их защитить, и искали спасения у своего Пастыря.

Но пророк сказал им: «Когда прилетят драконы, плоть ваша будет гореть и лопаться от жара, а потом обратится в пепел. Пламя бесстыдно обнажит тела ваших жен; они будут плясать в огненных платьях, крича и сгорая заживо; дети ваши будут плакать, покуда глаза их не расплавятся и не вытекут, а нежная розовая кожа их почернеет и обуглится. Грядет Неведомый, чтобы покарать нас за грехи наши! Молитвы не утишат гнева его, слезы не угасят драконьего пламени. Лишь кровь способна на это – моя, ваша, их. – И он указал обрубком правой руки на холм Рейенис, где чернело на звездном небе Драконье Логово. – Там они обитают, демоны. Огонь и кровь, кровь и огонь! Это их город. Если хотите, чтобы он стал вашим, убейте их! Если хотите очиститься от греха, омойтесь кровью драконов! Одна лишь кровь способна угасить пламя ада!»

«Бей их! Бей их!» – поднялся рев, и стадо Пастыря, словно зверь о десяти тысячах ног, повалило к Драконьему Логову с факелами, ножами, дубьем. Самые благоразумные отставали, но на каждого ушедшего в толпу вливались трое других. К тому времени, как они достигли холма Рейенис, число драконоборцев удвоилось.

Гриб наблюдал за этим нашествием с крыши крепости Мейегора на холме Эйегона вместе с королевой, ее сыновьями и приближенными. Ночь была темная и ненастная, но факелов у холма было столько, «будто все звезды спустились с небес, чтобы напасть на Драконье Логово», – рассказывает шут.

Как только до Рейениры дошла весть о походе обезумевшей паствы, она послала гонцов к сиру Бейлону у Старых ворот и к сиру Гарту у Драконьих, приказывая им разогнать толпу и взять под защиту королевских драконов, но в городе царило такое безумие, что не было никакой уверенности, что гонцы доберутся туда, да и золотых плащей оставалось слишком мало, чтобы надеяться на успех. «Это было все равно, что приказать им остановить течение Черноводной», – говорит Гриб. Принц Джоффри умолял мать отпустить его на вылазку с рыцарями замка и Белой Гавани, но королева не позволяла. «Взяв тот холм, они придут к этому, – говорила она. – Каждый меч нужен нам для защиты Красного Замка».

«Но они ведь убьют драконов!» – сокрушался принц Джоффри.

«Или же драконы убьют их. Будет только лучше, если весь этот сброд сгорит».

«Они Тираксеса убьют, матушка!»

«Это всего лишь пьяные смерды, дурачье, помойные крысы. Они пустятся бежать при первом же всполохе драконьего пламени!»

«То-то и есть, что пьяные, – вмешался тут Гриб. – Пьяному море по колено. И дурачье они, верно, но и дурак может убить короля. А что до крыс, так тысяча крыс и медведя повалит, сам такое видел на Блошином Конце». В этот раз королева не засмеялась и велела шуту придержать язык, а не то недолго его и лишиться. Она снова повернулась к парапету и никто, кроме Гриба (если верить его рассказу), не видел, как насупившийся Джоффри покинул их… но шуту было велено молчать, и он промолчал.

В этот миг раздался рев Сиракс, и только тогда все заметили, что Джоффри на крыше нет. «Не смей! – вскричала королева. – Я запрещаю!» Но поздно: Сиракс уже поднялась вверх, задержалась ненадолго на крепостной стене, взлетела и умчалась во мрак. На ней, с мечом в руке, сидел Джоффри. «По коням! – кричала Рейенира. – Все за ним! Верните моего сына! Он не знает, не знает! Мой сын, мой милый сын…»

Семеро всадников выехали из Красной крепости в охваченный безумием город. Манкен говорит, что это были люди чести, которые исполняли приказы королевы, ведомые долгом. Септон Евстахий полагает, что их тронула материнская любовь. Гриб называет их олухами, которые в погоне за легкой наградой «не представляли по глупости своей, что могут погибнуть». В этот раз, может статься, все трое рассказчиков правы, по крайней мере отчасти.

И септон, и мейстер, и шут сходятся в том, кто были эти семеро: сир Медрик Мандерли – наследник Белой Гавани; сир Лорет Лансдел и сир Харрольд Дарк – рыцари Королевской Гвардии; сир Хармон из Камышей, по прозвищу Железная Дубина; сир Джайлс Айронвуд, рыцарь-изгнанник из Дорна; сир Виллем Ройс, вооруженный знаменитым валирийским мечом по имени Жалоба, и сир Глендон Гуд, лорд-командующий Королевской Гвардии. С рыцарями отправились также шестеро оруженосцев, восемь золотых плащей и два десятка простых всадников, однако их имена, увы, были забыты.

Немало песен было сложено о Битве Семерых и немало историй рассказано об опасностях, с которыми они столкнулись, пробиваясь через город, в то время как Королевская Гавань пылала вокруг, а по улицам Блошиного Конца текли кровавые реки. В некоторых из тех песен