Донна Корвере, не отводя взгляда от мужа, взяла дочь за плечи и прижала к себе. Одна рука на груди. Другая на шее. Она держала ее так крепко, что девочка не могла пошевелиться. Не могла повернуться. Не могла дышать.

Вы наверняка представляете себе эту картину: мать, прижимающая лицо дочери к своей юбке. Ощетинившаяся волчица, ограждающая своего детеныша от зрелища убийства, происходящего внизу. Вам простительны эти фантазии. Но вы ошибаетесь. Потому что донна прижимала дочь к себе спиной, заставляя смотреть вперед. Вперед, чтобы та запомнила все происходящее. Проглотила каждый кусочек этого горького блюда. Каждую крошку.

Девочка наблюдала, как палач одну за другой проверяет петли. Затем ковыляет к рычагу на краю эшафота и приподнимает капюшон, чтобы сплюнуть. Она успела увидеть его лицо – желтая кожа, седая щетина, заячья губа. Что-то внутри нее кричало: «Не смотри! Не смотри!», и она закрыла глаза. Тогда хватка матери стала крепче, ее шепот резал острее бритвы:

– Никогда не отводи взгляд, – выдохнула она. – Никогда не бойся.

Слова эхом отдавались в груди девочки. В самом глубоком, самом потаенном месте, где теплится надежда, которой дышат дети и потерю которой оплакивают взрослые, когда она чахнет и умирает, затем развеиваясь по ветру, как пепел.

Она открыла глаза.

И тут он поднял голову. Ее папа. Всего лишь мимолетный взгляд сквозь завесу дождя. В последующие неночи она часто гадала, о чем он думал в тот момент. Но не было таких слов, которые могли бы преодолеть эту шипящую завесу. Только слезы. Только плачущие небеса. Палач дернул за рычаг, и пол провалился. К своему ужасу, девочка наконец поняла. Наконец ее услышала.

Музыку.

Панихиду беснующейся толпы. Резкий, как удар хлыста, скрип натянутой веревки. Бульканье, издаваемое лишенными воздуха мужчинами, перебиваемое аплодисментами преподобного разбойника, красивого консула и прогнившего, неправильного мира. И под нарастание этой чудовищной мелодии, с пунцовым лицом и дергающимися ногами, ее отец затанцевал.

Папочка…

– Никогда не отводи взгляд, – жестоко зашептали ей на ухо. – Никогда не бойся. И никогда, никогда не забывай.

Девочка медленно кивнула.

Выдохнула остатки надежды.

И стала смотреть, как умирает ее отец.

Она стояла на палубе «Кавалера Трелен» и наблюдала, как Годсгрейв становится все меньше и меньше. Столичные мосты и соборы исчезали вдали, пока не остались одни лишь Ребра: шестнадцать костяных арок, поднимающихся на сотни футов в небо. Но минуты перетекали в часы, и даже эти титанические шпили в конце концов скрылись за горизонтом и исчезли в дымке[5].

Ее руки упирались в побелевшие от соли перила, под ногтями засыхала кровь. На ремне – стилет из могильной кости, в мешке – зубы палача. В темных глазах отражалось капризное красное солнце, отсвет его младшего голубого брата все еще подрагивал в западных небесах.

Кот из теней был все так же с нею. Распластывался темной лужицей у ее ног, пока в нем не нуждались. Там, видите ли, прохладнее. Кто-то смекалистый мог бы заметить, что тень девушки на порядок темнее остальных. Кто-то смекалистый мог бы заметить, что она достаточно черная для двоих.

К счастью, на борту «Кавалера» смекалистые почти не водились.

Девушка не была красавицей. О, в сказках, которые вы слышали об убийце, разрушившей Итрейскую республику, ее красота, несомненно, описывалась не иначе как сверхъестественная: молочно-белая кожа, стройная фигурка да губки бантиком. Она действительно обладала этими чертами, но в целом образ выходил… немного искаженным. В конце концов, «молочно-белая» – просто красивый синоним к «нездоровой». «Стройная» – поэтическое описание «истощенной».

У нее были бледная кожа и впалые щеки, из-за которых девушка выглядела голодной и болезненной. Иссиня-черные волосы, ниспадавшие до ребер, криво обрезанная челка. Губы потрескавшиеся, под глазами синяки, нос был сломан как минимум раз.

Будь ее лицо пазлом, многие спрятали бы его обратно в коробку.

Кроме того, она была низенькой. Тощей, как жердь. Задницы едва хватало на то, чтобы штанам было на чем держаться. Явно не та красавица, ради которой любовники готовы отдать жизнь, армии – выступить в поход, а герои – истребить бога или демона. Полная противоположность тому, что вам рассказывали поэты, верно? Но она не была лишена обаяния, дорогие друзья. А поэты ваши – врут, как срут.

«Кавалер Трелен» – это двухмачтовая бригантина, управляемая моряками с Двеймерских островов. Их шеи украшали ожерелья из зубов драка в знак уважения к своей богине Трелен[6]. Покоренные Итрейской республикой в прошлом веке, двеймерцы были темнокожими и высокими – среднестатистический итреец доставал им по грудь. Легенда гласила, что они произошли от дочерей великанов, поддавшихся обаянию сладкоречивых мужчин, но логика этой легенды не выдерживает никакой критики[7]. Проще говоря, людьми они были крупными, как быки, и крепкими, как гробовые гвозди, а склонность украшать лица татуировками из чернил левиафана не способствовала тому, чтобы производить на людей хорошее первое впечатление.

Если отбросить устрашающую внешность, двеймерцы относились к своим пассажирам не столько как к гостям, сколько как к священным подопечным. Посему, несмотря на присутствие на корабле шестнадцатилетней девушки – путешествующей в одиночестве и вооруженной одной лишь заточенной могильной костью, – большинство матросов и не думали создавать ей проблем. К сожалению, не все новобранцы на борту «Кавалера» были родом из Двейма. И одному из них эта одинокая девушка показалась стоящей добычей.

По правде говоря, всегда, если только не искать полного одиночества – а в некоторых печальных случаях даже тогда, – можно рассчитывать на встречу с компанией дураков.

Парень явно был тем еще повесой. Итрейский самец с гладкой грудью и достаточно очаровательной улыбкой, чтобы оставить несколько зарубок на изголовье кровати. Его фетровую шляпу украшало павлинье перо. До высадки на ашкахские берега оставалось семь недель, а для некоторых семь недель, с одной лишь рукой в помощь, это слишком долго. Парень облокотился на перила рядом с девушкой и обольстительно улыбнулся.

– А ты красотка, – сказал он[8].

Она смерила его взглядом, а затем вновь обратила взор угольно-черных глаз на море.

– Вы мне не интересны, сэр.

– Ой, да ладно, не будь такой серьезной, милая. Я всего лишь пытаюсь быть дружелюбным.

– Благодарю, сэр, но у меня хватает друзей. Пожалуйста, оставьте меня в покое.

– А мне ты показалась довольно одинокой, милочка.

Он протянул руку и притворно-ласковым жестом убрал волосы с ее щеки. Девушка повернулась. Шагнула ближе с улыбкой, которая, откровенно говоря, была ее главным достоинством. И, заговорив, достала стилет и прижала его к причине почти всех мужских бед; ее улыбка становилась все шире, глаза округлялись все больше.

– Еще раз прикоснетесь ко мне, сэр, и я скормлю ваши бубенцы гребаным дракам.

Девушка надавила сильнее на самое сердце его проблем – которые, без сомнений, испарились за эти