Медленно, шаг за шагом поднимались путники по западным склонам, потом осторожно, с трудом удерживаясь на ногах, спускались по восточным – так они одолели две дюны, прежде чем силы окончательно оставили их. Они опустились на песок в ложбине перед очередным подъемом. Гребень за их спиной закрывал солнце – и путники вытянулись в тени, дарующей относительное спасение. Через час опустится ночь. Ее прохлада принесет еще большее облегчение. Песок вокруг них уже отдавал свой жар. И все же воины чувствовали себя небольшими печами, сохранявшими солнечное тепло, когда солнце уже покинуло этот мир.

Спустя некоторое время принц хриплым голосом объявил:

– Мы не вынесем этого. Нам нужно что-то поменять.

Когда придет ночь, мы попытаемся перевалить через еще одну дюну, может, через две. Я надеюсь на три. А затем укроемся, закопавшись в песок.

Скатки защитили бы от песка да и от холода.

– Так мы будем отдыхать все утро. И постараемся не передвигаться при дневном свете. А в темноте будем идти как можно дольше, пока нас не оставят силы.

– Приспешник заклинателей, – пробормотал или, скорее, тихо проскрежетал, Элгарт. Больше он ничего не говорил.

Шатаясь, как старики, трое испытанных воинов выпили немного воды. Они погрызли жесткий хлеб, сморщившиеся сушеные фрукты, кусочки копченого мяса. Снова отпили воды. А затем, каждый где был, растянулись отдыхать до тех пор, пока темнота и звезды не накроют пустыню.

Оглушенный усталостью, принц Бифальт не сразу разобрал, что Кламат что-то говорит.

Гвардеец, похоже, и сам не понимал, что делает. Голос его был тихим, неотчетливым, сиплым, как у блуждающего в мечтах или не очнувшегося ото сна. Он не просил, чтобы его выслушали. Может, он и сам себя не слышал. Но из его слов можно было понять, что Кламат думал об утверждении принца Бифальта. «Магия – это мерзость».

– Там, где я родился… – тихо рассказывал Кламат, – три дня конного пути до Длани. Крестьяне по большинству. Коневоды. Пшеница и ячмень. Не так процветали уже, как бывало. И там был целитель.

Я никогда не слышал, чтобы его называли по имени. Он всегда называл себя целителем, никак иначе, но он не лечил сломанные кости или поврежденные конечности. Он не мог предотвратить загноение раны одним касанием. Если кто падал с жеребца и разбивал себе голову, он не обращал на того внимания. Он говорил, что не может лечить большинство болезней. И все же он был целителем. Лихорадка отступала, когда он возлагал руки. Озноб. Сыпь. Зараза. Даже чума. Любой недуг, у которого нет видимой причины – любой, кроме сумасшествия и идиотизма. Любой недуг покидал больного, когда целитель того желал.

Я знал одного человека. Друг моего отца. У него на боку была опухоль. Твердая такая и горячая на ощупь. Боль скрутила его так, что он ходил согнувшись, как пьянчужка. Целитель провел с ним целый час, постукивая по животу. По одному часу раз в четыре дня, или в пять. И все. Спустя две недели он уже смог ходить прямо. Через четыре боль и опухоль прошли. Просто прошли.

Или женщина. Я знал ее только в лицо. Целый город знал ее лицо. У нее был жуткий нарост на горле. Он становился все больше, она могла глотать только воду. Еду не могла. Даже жидкую кашу. Целитель предложил ей свою помощь, но она отказалась. Она думала… – Кламат ненадолго замолчал, а затем признался: – Не знаю я, чего она думала. Но она теряла вес, пока кожа не обвисла, и силы все исчезли. Она передумала.

Она сидела на пороге своего дома. Каждый прохожий мог видеть, что целитель вовсе не домогается ее. Он просто держал руку на этом наросте да кивал головой и что-то приговаривал себе под нос. Он делал так по часу в день, пока она не смогла питаться супом. Тогда он стал ходить к ней через день. Раз в три дня. Раз в четыре. Наконец нарост исчез, как и опухоль друга моего отца.

Он был целителем. Мы думали, что он был целителем, и только. Но когда король призвал его на войну… – Кламат вздохнул. – Тогда мы узнали, что он был магистром. Его даром была Казнь Мора.

Не поднимая головы с песка, Элгарт взглянул на принца Бифальта.

– Целитель, говоришь? – проскрипел принц. – Это ничего не меняет. Магия есть магия.

Он говорил шепотом. Его горло слишком пересохло, чтобы выразить всю горячность его слов. Принц забыл, что говорит с Кламатом. Он вспомнил Слэка. В каждом слове ему слышалось эхо объяснения Слэка. Признания Слэка.

– Она отвратительна. Неестественна. Жестока.

«Если представить человека – любого – как дом с несколькими комнатами – у кого-то их мало, у кого-то много, то от меня заперли самую прекрасную, самую любимую мою комнату».

– Когда твой целитель пошел на войну, он дюжинами уничтожал людей и животных. Они умирали в страшной агонии.

«Нужды короля, королевства и моего собственного дома неразделимы».

– И делал он это, сам находясь в безопасности.

«Человек только тогда полностью человек, когда он может войти в каждую комнату своей души и испытать радость».

– Если он сражался за Беллегер, то это было его единственной добродетелью.

Но попытки Слэка «искупить» привели его к предательству. Когда он говорил о «нуждах короля, королевства и дома», он говорил об Амике.

Этого принц не понимал. Чего бояться Амике? Ее магистры не потеряли своей силы. А у Беллегера нет книги Гексина Марроу.

Кламат ничего не сказал. Похоже, он и не слышал.

Когда тень сгустилась, а над головой появились первые тусклые звезды, Элгарт приподнялся на одном локте. Вглядываясь в темноту, он рискнул спросить:

– Вопрос, Ваше Высочество. Простое любопытство.

Принц только кивнул, стараясь сберечь силы.

– Вы говорили, – начал Элгарт, – что покончили бы со всей теургией, если б могли. Но Беллегер зависит от нее еще со времен появления первых магистров. – Он неясно взмахнул рукой. – Ну, столетия и столетия тому назад. Без нее мы окажемся в затруднительном положении, даже если перестанем воевать с Амикой. Мы и так уже в затруднительном положении. Вы же видите. Мы все видим это.

Что бы вы сделали, если б у вашего сына оказался дар? Положили бы конец и его силе?

Принц Бифальт вздохнул, совсем как Кламат недавно. Он не думал об этом. Он просто ненавидел теургию. Но у него был ответ.

– У меня не будет сыновей. И дочерей. Я не женюсь. Если мои враги-заклинатели не позволят мне умереть, то они же не позволят мне и жить. Они постараются использовать меня. И либо преуспеют в этом, либо потерпят неудачу. Если они преуспеют, я потеряю себя. Если же потерпят неудачу, то вряд ли позволят мне уцелеть.

Элгарт смотрел все так же пристально.

– Не сомневаюсь, Ваше Высочество. Я верю вам. Но мне все