Засыпая, я оказывалась на горе. Мне снился отец и клокотание в его легких. Мне снился Шон, когда он заламывал мне руку на парковке. Я видела во сне саму себя, ковыляющую рядом с ним и смеющуюся диким, странным смехом. Но в этих снах я всегда видела себя со светлыми, серебристыми волосами.
Свадьба состоялась в сентябре.
Я приехала в церковь вся на взводе, словно меня отправили из какого-то катастрофического будущего сюда, чтобы мои действия и мысли имели важные последствия. Я не знала, что должна была сделать, поэтому только ломала пальцы и кусала губы, поджидая удобного момента. За пять минут до церемонии меня вырвало в женском туалете.
Когда Эмили сказала «согласна», силы покинули меня. Я снова стала духом и улетела в университет Бригама Янга. Из окна спальни видела Скалистые горы и поражалась тому, какие они могучие и невероятные. Словно картина.
Через неделю после свадьбы я рассталась с Ником. Стыдно признаться, но сделала я это довольно бездушно. Никогда прежде я не рассказывала ему о своей жизни, никогда не описывала тот мир, который постоянно вторгался в тот мир, где жили мы с ним. Я могла бы объяснить, могла бы сказать: «Это место держит меня, и я никогда не освобожусь от его власти». Это было бы правильно. Но я тонула во времени. Было слишком поздно доверяться Нику, брать его с собой туда, куда вела меня дорога. Поэтому я просто рассталась с ним.
27. Если бы я был женщиной
Я стремилась в университет Бригама Янга, чтобы изучать музыку и когда-нибудь возглавить церковный хор. Но в тот осенний семестр не записалась ни на один музыкальный курс. Не могу объяснить, почему я перестала изучать теорию музыки, отдав предпочтение географии и сравнительной политологии, отказалась от пения с листа, выбрав вместо этого еврейскую историю. Увидев эти курсы в каталоге и прочитав их названия вслух, я почувствовала нечто бесконечное, и мне захотелось прикоснуться к этой бесконечности.
Четыре месяца я ходила на лекции по географии, истории и политологии. Я узнала о Маргарет Тэтчер, тридцать восьмой параллели и культурной революции. Я узнала о парламентской политике и избирательных системах разных стран мира. Я узнала о еврейской диаспоре и странной истории «Протоколов сионских мудрецов». К концу семестра мой мир стал огромным. Мне было трудно представить, что я вернусь на гору, на кухню и даже к пианино в комнате рядом с кухней.
В моей жизни случился настоящий кризис. Моя любовь к музыке и желание изучать ее были вполне совместимы с моим представлением о том, что такое женщина. Моя любовь к истории, политике и международным делам никак в это представление не вписывалась. И все же эти сферы манили меня.
За несколько дней до финальных экзаменов я целый час просидела со своим другом Джошем в пустой аудитории. Он заполнял документы для поступления на юридический факультет, а я выбирала курсы на следующий семестр.
– Если бы ты был женщиной, ты бы стал изучать юриспруденцию? – спросила я у Джоша.
Джош ответил, не отрывая взгляда от документов:
– Если бы я был женщиной, то никогда не захотел бы учиться.
– Но ведь ты твердишь об этом столько, сколько я тебя знаю, – удивилась я. – Это же твоя мечта, разве нет?
– Ну да, – согласился он. – Но у меня не было бы такой мечты, если бы я был женщиной. Женщины устроены по-другому. У них нет таких амбиций. Они мечтают только о детях.
Джош улыбнулся мне, словно я прекрасно понимала, о чем он говорит. И я действительно понимала. Я улыбнулась, и на несколько секунд мы пришли к согласию. Но только на несколько секунд.
– А если бы ты был женщиной, но все равно чувствовал то же, что чувствуешь сейчас?
Джош оторвался от документов и уставился в стену. Он действительно задумался, а потом сказал:
– Я бы решил, что со мной что-то не так.
Я тоже думала, что со мной что-то не так, с самого начала семестра, после первой лекции о международной политике. Не понимала, как меня могут увлекать столь неженственные науки и вопросы. Я же женщина!
К концу семестра мой мир стал огромным. Мне было трудно представить, что я вернусь на гору, на кухню и даже к пианино в комнате рядом с кухней.
Я знала, что кто-то должен и может ответить на мои вопросы, и решила обратиться к одному из своих профессоров. Я выбрала профессора курса еврейской истории, спокойного, серьезного человека с тихим голосом и темными глазами. Доктор Керри всегда приходил на лекции в плотном шерстяном пиджаке, даже когда становилось жарко. Я осторожно постучалась в дверь его кабинета, словно надеясь, что он не ответит. Но он ответил, и вот я уже стояла перед ним. Я не знала, как начать разговор, а доктор Керри не поинтересовался, зачем я пришла. Он стал задавать общие вопросы – о моих оценках, о том, какие курсы я выбрала. Он спросил, почему я выбрала еврейскую историю, и я не задумываясь выпалила, что услышала о холокосте всего несколько семестров назад и захотела узнать всю историю.
– Прости, когда ты услышала о холокосте?
– Когда поступила в университет.
– Об этом не рассказывали в школе?
– Наверное, рассказывали. Только меня там не было.
– А где же ты была?
Я, как смогла, объяснила, что мои родители не верили в общественное образование и оставили нас дома. Когда я закончила, профессор забарабанил пальцами по столу, словно столкнувшись с серьезной проблемой.
– Думаю, тебе нужно поднапрячься. А тогда посмотрим.
– Как поднапрячься?
Профессор неожиданно наклонился вперед, словно его посетила блестящая идея.
– Ты слышала о Кембридже?
Я не понимала, о чем он говорит.
– Это университет в Англии. Один из лучших в мире. Я организовываю программу зарубежного образования для студентов. Попасть в эту программу нелегко – конкурс высокий и требования тоже. Возможно, тебя не примут, но, если тебе это удастся, ты лучше поймешь свои способности.
Я ушла домой, раздумывая об этом разговоре. Я хотела получить совет, хотела, чтобы мне объяснили, как примирить призвание быть женой и матерью со
