С этого момента началось его увлечение астрономией.
Конечно, пылкая тяга к космосу была наивным ребячеством – ну а чем она еще должна быть у подростка?.. Но из этого детского увлечения стали вырастать по-настоящему серьезные вопросы.
Собственно, главный вопрос был один, другое дело, что он распадался на множество подчиненных, похоже на то, как большой поток разбегается на ручейки. Вот он, этот вопрос: почему в огромном космосе до сих пор реально не обнаружено никаких признаков не то что разумной, цивилизованной, техногенной, а вообще самой элементарной жизни: бацилл, бактерий, амеб и тому подобного?..
Прочтя «Войну миров», гимназист воспринял как нечто само собой разумеющееся идею марсиан – или, скажем шире, идею внеземных жизни и разума. Ведь это же совершенно естественно, – если мировое пространство полно звездных систем, а соответственно, планет, то по законам вероятности, обитаемых планет, подобных Земле, тоже должно быть немало. Так где же они, где их обитатели?..
Теория вероятностей в данном случае почему-то отказывалась работать.
Да, конечно, Уэллс надолго задал моду на «марсиан» среди писателей-фантастов. Но это беллетристика, вольная игра мысли. Хорошо писателям, они могут играть в самые залихватские гипотезы! Ну а ученые стиснуты жесткими рамками, им не до роскоши свободных идей. И при переходе на научный уровень, к фактам, рабочим версиям и теориям, приходилось говорить, что да, обитаемые планеты могут быть – но как-то так, словно сам говорящий не очень в это верит, поскольку наблюдаемая реальность не дает никаких проблесков жизни за пределами Земли. Что более чем странно: эмпирическое исследование в рамках устоявшейся мировоззренческой парадигмы приводит к тому, что бескрайний мир, в общем-то беспросветно мертвый, единственно лишь почему-то на одной из его окраин в нем оказалась крохотная живая планета – необъяснимая случайность, какое-то нелепое беззаконие в закономерном неживом пространстве.
Все это постепенно сместило фокус интереса от астрономии к биологии, и, окончив гимназию, Саша Мартынов поступил на естественный факультет университета, специализировавшись на изучении живого мира.
Великая война не очень отразилась на жизни и работе студента, хотя, конечно, воспринялась досадной помехой. Он продолжал учиться упорно и азартно, чем глубже вникал в тайны живого вещества, тем сильнее сознавал, как много здесь интересного. А наиболее глубокая тайна – проблема происхождения жизни.
Ясно, что между живым и неживым есть некие принципиальные различия. Ясно, что живое сложнее неживого. Но при этом и то и другое состоит из одних и тех же элементов системы Менделеева, стало быть, где-то в глубинной основе мир все же един. Ну и как найти эту грань, по одну сторону которой живое, а по другую неживое? Почему она вообще есть, эта грань, почему она разделила бытие на два этажа?!
В целом студент нашел себя в науке, отыскал свой путь. Он только-только ступил на него, но видел его отчетливо, данный путь уверенно вел его к статьям, трактатам, монографиям, ученым степеням…
Но тут вслед за войной грянула революция.
* * *Мартынов никогда близко не интересовался политикой, довольствуясь, подобно большинству русских интеллигентов того времени, обтекаемо-либеральными взглядами, отчего февральскую революцию абстрактно приветствовал: права, свободы, Россия будет демократической республикой, браво… Но на жизни и работе молодого ученого это поначалу никак не отразилось, он продолжал работать как работал, хотя революция властно вторгалась с улиц в университетские аудитории и лаборатории.
Упоение демократической республикой слиняло быстро. Месяца не прошло, как налаженная, пусть и сильно притиснутая войной жизнь стала разваливаться с невменяемой быстротой. Исчезли полиция, дворники и извозчики, перестали ходить трамваи, магазины вдруг оказались либо разграблены, либо заколочены, а чаще всего и то и другое вместе. Ну и, ясное дело, пропали электричество, отопление, вода, пришлось вспоминать про свечки, печки, ведра с коромыслами…
– Эх, как это мне знакомо! – вздохнул Борисов без всякой ностальгии.
Правда, если он в самое лихолетье отсиделся в вологодской деревне, то Мартынова революция безжалостно выдернула из университета и погнала по России, как перекати-поле.
Его мобилизовали в Красную армию. Не очень разбираясь в научной специфике, зачислили в авиацию, решив, видно, что если образованный, не важно какой, то должен служить в самых «продвинутых» войсках.
Ну и послужил. Был летчиком-наблюдателем, летал в воздушную разведку, бросал на вражеские войска самодельные бомбы и железные стрелы с оперением – ноу-хау Гражданской войны. Попадал под обстрелы с земли и участвовал в воздушных боях с аэропланами белых… Не верится? Сам потом поверить не мог. Он, лабораторный затворник!.. Ничего, воевал и жив остался.
Так пролетели несколько лет, война пошла на убыль. А в двадцать первом году к комиссару их авиаотряда, расквартированного в крупном губернском городе, обратился начальник местной ГубЧК.
– Слушай! – повелительно сказал он. – Получил я тут бумагу от начальства, запрашивают, нет ли на примете ученых определенных специальностей. Географы, химики, ботаники… У тебя в отряде нет ли таких?
Комиссар наморщил лоб, вспоминая. Вспоминалось туго. Вроде нету?.. Жаль, зараза! Отказывать самому влиятельному в городе лицу не хотелось, но…
И вдруг вспомнил!
– Погоди-ка, – обрадованно сказал он. – Как будто есть один. Что-то вроде ботаника как раз, но точнее не скажу. Говорил, что в уни… университете учился, в такие подзорные трубы смотрел маленькие. Ну, знаешь…
– Микроскопы, – важно понял чекист. – Да, кажется, это то, что надо. Давай его ко мне!
Так летнаб Мартынов отбыл в распоряжение ВЧК.
* * *Нетрудно догадаться, что оказался он в распоряжении спецотдела, где пришелся ко двору. По-новому побежали месяцы и годы, и спустя сколько-то времени он вынужден был признать, что с академической карьерой, по-видимому, покончено. Однако вполне возможным оказалось совершенствоваться в рамках спецотдела. И перед бывшим студентом с новой силой вспыхнула потускневшая за время Гражданской войны мысль: что же все-таки есть жизнь, и главное, как объяснить мертвое безмолвие космоса?!
Не мог он смириться
