я промахивался, задевал его легонько, будто отброшенная тряпка, но сейчас мне везет. Я хватаю зажатый в его кулаке нож, выворачиваю лакею руку так, что под моим весом клинок вонзается ему в живот. Мы оба валимся на пол.

Он стонет от неожиданности – рана опасная, но не смертельная – и начинает подниматься.

Смотрю на рукоять ножа, торчащую в животе, понимаю, что силы неравные: он слишком силен, я слишком слаб.

– Анна! – Я выдергиваю нож и толчком направляю его к ней.

Скользнув по половицам, нож останавливается в нескольких дюймах от ее протянутой руки.

Лакей царапает мне щеки, пытается схватить за горло. Я придавливаю его правую руку к полу, ударяю плечом в лицо. Он извивается, хрипит, пытается меня сбросить.

– Я его не удержу! – ору я.

Он хватает меня за ухо, резко дергает. Боль ослепляет. Я отшатываюсь, задеваю буфет, с него падает ружье.

Лакей высвобождает руку, отталкивает меня. Падая, я вижу, как рука Анны с обрывком веревки на запястье дотягивается до ружья. Наши взгляды встречаются. На лице Анны – неистовая ярость.

Пальцы лакея смыкаются у меня на горле. Я ударяю его разбитый нос. Лакей воет от боли, но лишь сильнее сжимает руки. Душит.

Грохочет выстрел. Голова лакея разлетается на куски, обезглавленное тело валится на пол, из шеи хлещет кровь, собирается в лужу.

Смотрю на ружье в дрожащих руках Анны. Если бы оно не упало с буфета… если бы она не дотянулась до ножа… если бы она освободилась на несколько секунд позже…

Я вздрагиваю, представив узкую грань между жизнью и смертью.

Анна что-то говорит, волнуется, но у меня не осталось сил даже слушать. Меня накрывает тьма, и последнее, что я ощущаю, – прикосновение ее руки, мягкое касание губ ко лбу.

58

День восьмой (продолжение)

С усилием разгоняю густой туман сна, кашляю. Анна испуганно вздрагивает. Она стоит на цыпочках, прижавшись ко мне всем телом, перерезает веревки кухонным ножом. Теперь я – Голд, подвешенный на потолочный крюк.

– Сейчас я вас сниму, – говорит Анна.

Судя по всему, она только что прибежала из комнаты напротив. Ее передник забрызган кровью лакея. Сосредоточенно морща лоб, она торопливо пилит веревку, промахивается от нетерпения, чертыхается, начинает снова. Через несколько минут мне удается высвободить руки.

Я камнем падаю на пол.

– Не волнуйтесь. – Анна опускается на колени рядом со мной. – Вы провисели весь день, у вас не осталось сил.

– Который… – Я захлебываюсь кашлем, не могу остановиться. Глотнуть бы воды, но кувшин пуст: Чумной Лекарь выплеснул все мне в лицо, пытаясь разбудить; моя рубашка еще не просохла.

Прокашлявшись, я снова пробую заговорить.

– Который час… – выдавливаю я из себя; горло будто засыпано щебнем.

– Без пятнадцати десять, – отвечает Анна.

«Если лакей убит, то Раштон и Дарби живы. Они помогут».

– Они не нужны, – хриплю я.

– Кто? – спрашивает Анна.

Мотаю головой, жестом прошу, чтобы она помогла мне встать.

– Надо…

Меня снова сотрясает кашель. Анна сочувственно глядит мне в лицо:

– Ради бога, посидите минуточку. – Она протягивает мне записку, выпавшую из нагрудного кармана рубашки.

Если бы Анна развернула записку, то прочла бы слова, накорябанные неразборчивым почерком Голда: «Все они». Это ключ ко всему происходящему. Я повторяю их с тех самых пор, как три дня назад Каннингем передал записку Дарби.

Прячу записку в карман, прошу Анну помочь мне подняться.

В темноте Чумной Лекарь идет к озеру, где Анна должна дать ответ, которого еще не знает. Мы восемь дней задавали вопросы, а теперь у нас осталось чуть больше часа, чтобы найти ответ.

Обнимаю Анну за плечи, она придерживает меня за пояс, и мы, пошатываясь, выходим в коридор, с трудом спускаемся по лестнице. Я очень слаб, руки и ноги онемели. Я похож на деревянную марионетку на спутанных веревочках.

Не оглядываясь, выходим из сторожки в студеную, зябкую ночь. Короткая дорога к озеру проходит мимо колодца, но там мы наткнемся на Даниеля и Дональда Дэвиса. Я не хочу нарушать хрупкое равновесие, достигнутое в результате того события, которое пошло мне на пользу.

Придется идти в обход.

Обливаясь едким потом, спотыкаясь и тяжело дыша, я ковыляю по подъездной аллее к Блэкхиту. Меня сопровождает хор: Дэнс, Дарби и Раштон впереди, Белл, Коллинз и Рейвенкорт позади. Я сознаю, что они всего лишь порождения моего помутившегося рассудка, но вижу их ясно, будто отражения в зеркале, – их характеры, их манеры, их готовность, их отвращение к предстоящему делу.

Сворачиваем с аллеи на мощеную тропинку к конюшне.

Бал в полном разгаре, а на конюшенном дворе тишина. Усталые грумы греются у жаровен, ждут прибытия последних гостей. Памятуя, что Даниель подкупил многих слуг, увожу Анну в тень, к выгулу, и по узкой тропе мы идем к озеру. Вдали, между деревьями, мерцает слабый огонек. Подкрадываюсь поближе, вижу, что это керосиновая лампа Даниеля, догорающая в грязи.

Всматриваюсь в темноту, замечаю Даниеля, который топит в озере Дональда Дэвиса, а тот сопротивляется, но безуспешно.

Анна хватает камень с земли, делает шаг к ним, но я ее останавливаю.

– Скажите ему… Утро, двенадцать минут восьмого, – хриплю я, буравя ее взглядом, надеясь, что она поймет важность невысказанного сообщения.

Она бросается к Даниелю, замахиваясь камнем на бегу.

Я отворачиваюсь, поднимаю с земли керосиновую лампу, осторожно раздуваю слабый огонек. Не хочу быть свидетелем очередной смерти, пусть даже и заслуженной. Чумной Лекарь утверждает, что Блэкхит существует, чтобы перевоспитать нас, но решетки не делают человека лучше, а невзгоды и страдания лишают его последних крупиц доброты. Блэкхит отнимает у нас надежду, а без надежды нет смысла ни в любви, ни в сочувствии, ни в участии. Возможно, Блэкхит создавали с лучшими намерениями, но он пробуждает в нас чудовищ, и я больше не хочу идти у него на поводу.

Поднимаю лампу повыше, направляясь к лодочному домику. Весь день я искал Хелену Хардкасл, полагая, что она замешана во всех сегодняшних происшествиях. Странно думать, что, в общем-то, я прав, хотя и не подозревал, в чем это выражается.

Как бы то ни было, все произошло именно из-за нее.

Лодочный домик, точнее, сарайчик на прогнивших сваях у пристани от старости завалился на правый бок. Дверь заперта, но трухлявое дерево крошится у меня под пальцами. Ее можно распахнуть одним толчком, однако я медлю. Рука дрожит, лампа раскачивается. Меня останавливает не страх. Сердце Голда цепенеет в ожидании. Сейчас я обнаружу то, что так долго искал, и тогда все будет кончено.

Мы обретем свободу.

С глубоким вздохом я толкаю дверь. Из лодочного домика вырывается стайка летучих мышей. Они возмущенно пищат. У пристани покачиваются две дырявые лодки, но только одна накрыта заплесневелым одеялом.

Я встаю на колени, откидываю одеяло. Под ним – бледное лицо Хелены Хардкасл. Глаза открыты, белесые радужки удивленно взирают на меня, будто смерть явилась с букетом в руках.

«Почему здесь?»

– Потому