Коллегат мерцает – и довольно.
Суркур – город почти исключительно кобольдский. В последнее время тут много и хобиев, но это только после оккупации. А до того были сплошь кобольды. Изредка можно увидеть цверга, варда, гоблина или текана, а на одной из дальних улочек живет семейство гномов, держат небольшой ломбард.
А Верхние совсем почти не встречаются. Фырдуз за всю жизнь видел их только несколько раз и всего только однажды – разговаривал. Верхний заблудился, спросил у него дорогу. Пока Фырдуз ему объяснял, этот долговязый великанище все жаловался, как здесь плохо, ужасался жизни под землей. И воздух-то, мол, спертый, и холодно, и темно, и тесно.
Кобольд не понимал, о чем тот говорит. Странные эти Верхние.
Дом и мыловарню Фырдуза, разумеется, конфисковали. Либо поселили там кого-то из хобиев, либо отдали кому-то из кобольдов-фискалов. Эти ради того и выслуживаются – погреть руки на чужом горе.
Так что в ту сторону Фырдуз не стал даже смотреть. Только душу травить.
Он повел Тревдохрада на один из верхних ярусов, под самое задымление. Там жила и держала кабак его сестра – та самая, из-за сына которой Фырдуз угодил на каторгу. Если с ней все хорошо – приютит.
Ну а если нет… Фырдуз, по крайней мере, будет об этом знать.
Раненый цверг не мог подняться по навесной лесенке. Да и предназначались они для более мелких и легковесных кобольдов. Так что пришлось топать по всей спирали, предлинным путем, изредка сокращаемым каменными вырубками в скале. Фырдуз ступал тихонечко, поглядывал по сторонам и горестно вздыхал. Суркур сильно изменился с тех пор, как его арестовали.
Многие норы заколочены. Возле иных начертаны рельефным письмом хобиев злые слова: «Взят за экстремизм», «Взят за терроризм», «Взят за враждебную деятельность».
А иногда просто: «Взят».
В одной из нор как раз шел обыск. Хозяин, видимо, сопротивлялся – он лежал у входа пронзенный насквозь. Четверо хобиев выстроились оцеплением, еще двое шарили внутри. Вокруг столпились соседи.
– Нашел одну! – гортанно выкрикнул один из хобиев. – У подпечи пряталась!
Он выволок рыдающую кобольдшу, прижимающую к груди младенчика. Хобий-офицер обнюхал их, ощупал и распорядился:
– Взрослую – в шахту, дитя – в отвал.
– Стой, Эхрина, стой-ка! – гневно крикнула какая-то тетка. – Ты что же, паскуда, ребенка у меня сперла?!
Она решительно прошла мимо хобиев, вырвала младенца у плачущей Эхрины и возмущенно воскликнула:
– Вы только гляньте, кобольды добрые, это что ж творится-то?! Украла ребенка у матери, ишь!.. Правильно тебя в шахту-то, правильно!
Несчастная мать какое-то мгновение непонимающе смотрела, а потом сообразила и тоненько заголосила:
– Прости, Далитка, прости! Бушук попутал, бушук!..
– Смотри у меня, паскуда! – пригрозила Далитка, унося младенца прочь.
Хобии недоуменно шевелили рыльцами. Вроде бы этот спектакль их обманул – следом за Далиткой они не пошли, уведя лишь вздрагивающую Эхрину. Труп ее мужа они бросили там, где лежал, велев лишь кобольдам его прибрать. Дверь закрыли и опечатали Каменной Паутиной, а рядом начертали: «Взят за дерзкое поведение».
– Пошли, – чуть слышно шепнул Фырдуз Тревдохраду, когда кроты убрались.
Дальше они добрались без приключений. С Мошкой все оказалось в порядке, и жила она по-прежнему в кабаке покойного мужа. Зять Фырдуза погиб четыре года назад на войне. Когда хобии ворвались в Кобольдаланд, король призвал к мечу всех, кто умел держать оружие, – а Моздук был отставным солдатом.
Так что Мошка уж четыре года как вдовствует.
Гостей она впустила украдкой, поспешив запереть дверь. По счастью, посетителей не было – они вообще редко захаживали в заведение «У паломника». В былые времена этот бедный старый кабак еще кое-как перебивался, но после гибели Моздука и хобийской оккупации дела стали совсем плохи. Мошка даже снесла в ломбард большую часть украшений – и выкупить их вряд ли когда удастся.
– Разорена я почти, братец, – пожалилась Фырдузу сестра. – Плохо, все плохо. Но вы проходите, садитесь.
– Не хочу тебя стеснять, да вот нужда заставила, – повинился Фырдуз. – Мази-то найдутся у тебя? Приятелю моему повязку бы сделать.
– Ох, да раздевайтесь же, раздевайтесь! – всплеснула руками Мошка, заметив, насколько бледен цверг. – Скидывайте рубаху-то!
Тревдохраду в кобольдском доме оказалось тесно. Потолок он головой все же не подпирал, но в проемы протискивался с трудом, то и дело задевал ручищами мебель. Присел на табурет – тот под ним заскрипел.
Еще б – такая-то туша!
Запирать двери Мошка не стала. Хобии иногда делают обходы, заглядывают в случайные норы и, если где вдруг заперто, – сразу настораживаются. Особенно в кабаке, публичном заведении.
Вместо этого Мошка слегка выдвинула один из шурупов. Теперь если потянуть за ручку, дверь откроется, да застрянет на полпути. Вроде как заржавела, смазать забыли.
Так себе хитрость, конечно, но хобии не шибко-то сообразительны. Кроты – они и есть кроты. Только рыть и умеют, да и то все по прямой.
Промыв рану Тревдохрада и начисто его перевязав, Мошка захлопотала, собирая на стол. Высунулся из спаленки ее сын, испуганно вздрогнул при виде дяди-каторжника и громадного окровавленного цверга и тут же снова скрылся.
Несмотря на тяжелые времена, кое-какие припасы у Мошки еще были. Кабак же, кормить-поить чем-то надо.
Особенно поить, конечно. Из съестного Мошка подавала только закуски, зато крепленого пития и сладких вин Сверху в ее холодной комнате было вдоволь.
Фырдуз, впрочем, такие напитки не жаловал. Мошка налила ему вкуснейший фнухх – очень густое и горячее грибное пиво. Это Тревдохрад, хоть и ослабший, потребовал браги тройного перегона и опустошил целую кружку.
На заедку Мошка состряпала лепешек из муки Верхних. Смазанные добрым грибным джемом, они стали довольно вкусны, хотя Фырдуз и не любил этот экзотический зерновой хлеб.
– Мясо есть? – грубо спросил Тревдохрад.
Мошка робко кивнула, доставая из печи рульку слепыша. Подслепок был довольно костляв, но мясо есть мясо – Тревдохрад сгрыз все до последнего хрящика. Жадно чавкая и размазывая жир по бороде, цверг даже не подумал, что остальным тоже хочется есть.
Впрочем, лепешек осталось много. А Мошка еще и водрузила на стол блюдо маринованных червей.
– Какими судьбами-то, братец? – тихо спросила Мошка. – Неужто отпустили?..
– От кротов дождешься, – спокойно ответил Фырдуз. – Бежали мы, сестренка.
– Ох!..
– То-то, что ох. Ты не волнуйся, я вас с Колиньтиком подставлять не стану. Пересидим тут пару деньков, пока приятель мой не окрепнет, да и пойдем.
– Куда ж вы пойдете-то?
– Куда надо, туда и пойдем, – исподлобья глянул на нее Тревдохрад. – Ты в это не мешайся.
Он продолжал искать, что бы еще запихнуть в пасть. Но, несмотря на огромный аппетит, чувствовал себя цверг явно неважно. Бледен был, дышал хрипло. С трудом подняв этого громилу, Фырдуз и Мошка уложили его в спальной нише, завалили одеялами и задернули занавесь. Пусть полежит сколько-то – может, и оклемается.
По-хорошему, надо позвать лекаря.
