— Я знаю.

— Кто?

— Войцеховский.

— А-а-а-а!.. слышал.

— Как вы думаете, справимся мы с ними?

— Боюсь, что нет.

— Почему?

— Наши части немногочисленны. Это, во-первых. Во-вторых, неиспытанные… по крайней мере, кадровики… А, в-третьих, каппелевцы спасают свою шкуру: сдаться в плен они боятся… Сунуться им некуда… Приходится пробиваться… Поэтому они будут драться отчаянно.

— Ну, увидим.

— По ва-а-аго-о-онам! — несется крик, — сади-и-ись!

Солдаты, спеша и толкаясь, лезут в теплушки.

Поезд трогается… на запад.

Это из Иркутска отправляются революционные части навстречу остаткам армии Колчака, бегущим с фронта.

3. В котле

Голова, словно ртутью налитая. Виски гудят. Что-то тяжелое давит сверху на глазное яблоко.

Два дня не спал.

Работы уйма. Момент тяжелый, опасный, ответственный.

Целый день мечется между креслом своего кабинета и прямым проводом телеграфа.

Со всех сторон тянут, отовсюду требуют…

С фронта идут невеселые вести. Фронт требует поддержки. Чехи что-то опять начинают вести себя двусмысленно.

А тут в Иркутске, в городе, забитом попрятавшейся колчаковщиной, целая кипень с организацией тыла, с налаживанием продовольствия и прочее.

А времени мало: только 24 часа в сутки… Ээх.

— Товарищ Шамов! — говорит секретарь, — вы бы отдохнули немного. На вас лица нет.

— Некогда, товарищ, некогда… Мне нужно к прямому проводу. Возвращусь через полчаса.

Спешно сунув в портфель какие-то бумаги, Шамов стрелой летит из кабинета.

Словно угадал: навстречу по лестнице… курьер.

— Товарищ Шамов!.. К прямому проводу.

— Иду, иду…

— Иркутск точка Говорит Шамов.

— Зима точка Говорит Калашников.

— В чем дело?

— Фронт прорван точка Белым помогли чехи открыв у нас в тылу огонь точка Части отступают точка Отхожу к Иркутску точка Организуйте оборону.

Так. Началось.

В кабинете:

— Дррррр — телефон. Трубку к уху… В рупор:

— Алло!

— Кто говорит?

— Шамов!

— Товарищ Шамов! Говорит Чудновский. Сегодня утром около тюрьмы был устроен пожар. Очевидно, дело белогвардейцев. Полагаю, хотели в сумятице освободить Колчака. Организаций много. Одна уже нами раскрыта.

— Так. Товарищ Чудновский! К шести часам вечера будьте в Ревкоме… Заседание.

— Хорошо.

Дзинь.

Да. Несомненно. Узнали о поражении. Теперь закопошатся в городе. Будут пытаться освободить Колчака или даже устроить выступление. Армия отступает. Каппелевцы близко. Иркутск может пасть. Придется уйти в тайгу. Тогда…

Надо действовать.

— Товарищ секретарь! Известите товарищей… Сегодня в шесть чрезвычайное заседание… Быть всем непременно. Дайте карту…

— Товарищ Шамов! К вам Карандашвили.

— Ага!.. Зови.

Сначала кривая кавказская шашка… затем черная бурка и над ней седая голова.

— Пришел к тебе. Важный вопрос у меня.

— Говори.

— Долго вы будете возиться с Колчаком?

— Ну!

— Его нужно уничтожить… Партизаны волнуются.

— Было бы лучше отправить его в Москву на революционный суд, но…

— Я так и знал. С вами не сговоришься. Слушай, товарищ… Я, право слово, не стерплю… Дождетесь, что мы сами начнем действовать.

— Успокойся. Дурака не валяй. Теперь все равно делать нечего… Придется его судить здесь. Обстоятельства складываются так. Сегодня в шесть заседание… Будь.

4. Шепот тюремных стен

Там… за Ушаковкой… около Рабочей Слободки… огромное кирпичное здание. Толстые высокие стены ограды… решетки квадратных окон…

Тюрьма.

Наверху в одиночной камере стоит у окна развенчанный верховный правитель адмирал Колчак.

Руку — за борт сюртука…

Смотрит.

А по тюрьме сверху вниз и снизу вверх из камеры в камеру арестантским радио несется дробный прерывчатый стук.

Каменные уши кирпичом барабанных перепонок чутко слушают, как шепчут сенсационную новость беленой глиной каменные уста.

Тюрьма — чудовищный организм, где за толстыми оболочками клеток живут в протоплазме спертого воздуха бледно-синие волосатые ядра.

Мечутся ядра от стены к стене, от окна к глазку… бьют суставами костлявых пальцев по штукатурке стен.

Ноют стены шепотливым гудливым стуком…

Передают: приговорены смерти:

— Колчак.

— И Пепеляев.

— Расстрел завтра.

— Утром.

Слушают: приговорены смерти:

— Колчак.

— И Пепеляев. 

— Расстрел завтра. 

— Утром.

5. Палач

Холодные липкие руки скребут воздух крючковатыми пальцами. Судорогой дрожь пробегает по телу. В горле клубок. Мутные глаза лезут из орбит и с ужасом смотрят на белую гладь стены. Слух напряжен… Ловит:

— Приговорены к смерти Колчак и Пепеляев. Расстрел завтра утром.

— Уфффф!..

Тело слабеет и покрывается потом.

Слава богу: не он… не его приговорили… нет.

Но все равно… Не спастись.

Чувствует: рано или поздно выступит стена его имя. Холодный камень скажет слово… И это слово: смерть.

Что делать? Господи! Что делать?

В узком сдавленном черепе палача торопливые скачут мысли…

Широко шагая кривыми ногами, мечется из угла в угол. В черной щетине волос посиневшие пальцы.

В этой же тюрьме он служил при Колчаке палачом…

А теперь… арестант.

Палача не помилуют… Знает.

Сегодня Колчак… Завтра он…

Колчак?

Ба! Идея! Неужели?.. Авось… Быть может… Господи!

Узловатое тело палача — камнем к столу.

Крючковатые пальцы дрожа вынимают из-за пазухи огрызок карандаша и лист курительной бумаги.

Пишет…

Еще ниже свисает и без того отвисшая, непомерно большая зубастая челюсть. С толстой посиневшей губы стекает слюна.

Пишет…

6. Резолюция

— Товарищ Шамов! Из тюрьмы от колчаковского палача пришло прошение.

— Ну!

— Вот!

Читает:

«…как я человек семейный и с детьми, а службы не было…»

Мимо!

«… я завсегда за совецкую власть…»

Мимо!

«…и сохранить для моей семьи мою жизнь, так я предлагаю свою работу на придмет повесить Колчака… в чистом виде…»

— А-а-а!.. Вот что?

И крупно химическим карандашом через все прошение, из угла в угол:

«Расстрелять с Колчаком вместе».

7. Трое

Подслеповатое утро. Бледным туманом морозная льдистая мгла.

Белым налетом кристаллов покрылись ограда и стены тюрьмы.

Стынет тюрьма в бесстрастном молчании… Бельма на окнах.

В коробке второго двора, вблизи от стены стоит молчаливо группа администрации и взвод Красной армии.

Ждут.

Холодно.

Машут руками… переступают с ноги на ногу.

Скоро ли?

Ага! Ведут.

Закопошились. Суетливо