Последние годы, класса с девятого, Люся постоянно сбегала из детского дома. Возвращалась к своим, в семью. А ее оттуда всегда прогоняли и говорили: «Возвращайся в детдом». Она ни за что не хотела идти в батор и просто жила у своих парней – сначала у одного, потом у другого. Где могла, там и пыталась перекантоваться. Лишь бы не в детский дом. Был один момент, ее тетя с дядей приходили ко мне, искали Люсю. Просили ей написать, потому что им она ни на сообщения, ни на звонки не отвечала. Я их отправил в социальный отдел, чтобы они выясняли сами, что и как.
Кончилось тем, что она в семнадцать лет забеременела. Сначала было непонятно, что с этим делать, весь детский дом стоял на ушах. А Люся хотела оставить ребенка и поэтому скрывалась, почти не появлялась в баторе: боялась, что, если она там родит, ребенка у нее заберут и объявят сиротой. Отдадут кому-нибудь на усыновление. При этом сама она не знала, где и на что будет вместе с ребенком жить. Просила о помощи всех, кого могла, ей тогда даже приют «Мать и дитя» подыскали. А потом, к счастью, один из ее парней на ней женился. Он домашний, не баторский. Его родители были против, сопротивлялись, но сделать ничего не смогли. Влюбился. Вроде они до сих пор вместе живут. И родители уже смирились, нянчат внучку. Слава богу, если так. Я за нее только рад.
Глава 17
Сами с усами
В старшем корпусе, когда нам еще не разрешали выходить за территорию детского дома, мы зимой перелезали через ворота и шли гулять. У нас там было дерево, которое росло за забором, а потом к нам упало. Сначала мы под ним просто играли, строили базу. А потом стали постарше и сообразили, что это дерево – прямой выход на свободу. Мы начали то и дело сбегать.
И вот в один из дней мы перелезли, пошли к проезжей части дороги и стали думать, чем бы заняться. Решили, что будем кидать в машины снежки, палки и прочие подходящие для этого дела «снаряды». Ну и заодно преграждать им путь всем, что под руку попадется. Так мы и стали делать. Сначала посидели в засаде, дождались, пока проедет поток машин. Потом выбежали в просвет между автомобилями и выставили прямо на дорогу мусорные баки. Надеялись создать пробочку, аварию, еще что-то такое. Уже предвкушали веселье. Потом нам надоело смотреть, как машины толкаются и все это объезжают. А один самый умный водитель остановился, вышел из машины и убрал баки с дороги. Тогда мы стали из своей засады кидать в автомобили снежки, камни и палки. Потом видим – едет машина инкассации. Мы притихли, залегли на дно и стали ждать, когда она проедет. А придурок Миша, мы только рты успели раскрыть от ужаса, кинул в нее палку и попал прямо в лобовое стекло. Машина остановилась, все приготовились бежать, а я, такой, тихо командую:
– Лежим, не дергаемся.
Открывается дверь машины. Я все равно продолжаю шептать:
– Лежим, пока что лежим.
Из машины выходит мужик в бронежилете и с автоматом. Оглядывается. Следом за ним вылезает второй такой же. Как под копирку. И тут я уже бормочу бледными губами:
– Бежииииим!
Мы со всех ног бежим в лес. А через несколько секунд слышим, как у нас за спиной начинают раздаваться выстрелы. Скорее всего, из пневматического оружия, но нам стало так страшно! Не помню, кто заорал: «Ложиииись!» – но мы рухнули в снег кто где был. И я услышал, как один из мужиков бежит через лес – кусты ломаются, снег под сапогами скрипит. Я лежу, дышу как собака с высунутым языком, сердце в горле колотится. До тошноты. И вот я думаю: «Все, пипец! Если в меня выстрелят, это конец, и если в ментуру заберут, то же самое!» Лежу, вдавливаюсь в сугроб, потею и чувствую, как он оседает подо мной. Я никогда за всю свою жизнь так не боялся, даже когда после падения в больницу загремел. Мужики топтались по лесу, стреляли. А потом сели в машину и поехали дальше. Я не знаю, сколько еще мы после этого пролежали. Скорее всего, долго. И я такой:
– Ребяяят! Есть кто живой?
Тимик был рядом со мной, он отозвался:
– Гошан, я здесь!
Я не узнал его – то ли он охрип с перепугу, то ли у меня со слухом начались проблемы. Я спрашиваю:
– Кто ты?
– Я Тимик, – отвечает он.
– Все, понял, хорошо! – прохрипел я в ответ. – Где остальные?
– Не знаю.
– Как думаешь, встать можно?
– Наверное, да.
Встали мы аккуратно. Проверили друг друга – вроде дышим, не ранены, все нормально. И, не договариваясь, побежали. Уже непонятно от кого, но все равно бежим.
– Пацаны, пацаны, кто где? – орем на бегу.
– Тут я, – отзывается Димон.
– Здесь, – хрипит рядом Иван.
И мы все собрались, а потом набросились на этого дебила:
– Фааатяяяя!
Он тогда еще был у нас новенький, и вот мы его под этот случай прессанули как следует. Все поняли наконец, что я был прав – надо было сразу ему, на опережение, накостылять. А то приехал к нам, весь крутой с этими своими опухшими глазами и рыжими волосами. Меня тогда не послушали. И вот этот домашний «Фатя-Котя» нам такое устроил.
Кстати, что самое смешное – в детском доме нас в тот вечер даже не хватились. Мы обратно залезли через дерево и как будто никуда не уходили. Гуляли детки, как приличные, на территории детского дома, и все. Возились что-то там в кустах. Хотя питалка-то с нами гуляла. И охранники кругом. И куча всяких других сотрудников туды-сюды ходят. Но откуда им знать, что нас чуть не перестреляли, как куропаток? Она думала, мы сидим в своих зарослях, в базу играем, и все. А у нас там такое было!
Потом, когда чуть отпустило, мы словили настоящий кайф! Вот это был реально адреналин. Что надо!
И еще в ту же самую сумасшедшую зиму было одно приключение. Мы купили новогодние петарды, корсары. Это такие бомбочки. Они разные бывают по размерам: какие-то совсем маленькие, какие-то побольше. Первый, второй номер – маленькие, их почти и не слышно. А вот есть пятый корсар, он взрывается дай бог – «Тыдыффф!». То
