Ваня всегда был буйным. Армянская кровь. Мы с ним в баторе не на жизнь, а на смерть дрались. У него словно шоры падали, находила волна безумия, и он начинал всех, кто рядом, зверски мочить. Я из-за него то и дело ходил с жуткими фингалами или с расквашенным носом. Постоянно орал на него: «Ты вообще понимаешь, что ты творишь?!» Однажды я тоже вышел из себя и замахнулся на него железным шариком. Вот тогда впервые он пришел в себя моментально, а я увидел в его глазах страх.
– Пожалуйста, не надо! – заскулил он. – Не бросай!
– Иди на хуй, с-с-сука, – я пришел в себя и отпустил руку, – я такого не буду делать. Потому что я не такой монстр, как ты.
И тут он опять впал в свое бешеное состояние, а я в очередной раз дал ему себя побить. Но тогда я подумал, что он в ту минуту запустил бумеранг, который к нему обязательно когда-то вернется. Так и получилось – он вернулся. Иван за решеткой.
Когда мне сообщили, что он сел, я, честно говоря, только выдохнул с облегчением. Все-таки бумеранг существует: зло возвращается к тому, кто его запустил. Мне Ивана не было жалко. Он с самого начала был для нас чужим. Да, мы разговаривали, иногда были даже трогательные беседы, он рассказывал о своей семье, но по-настоящему наша компашка к себе его не подпускала. Он пришел из другого мира и не был одним из нас.
Но все-таки иногда мы с ним вместе чудили. Был такой смешной эпизод – мы с ним ходили на фабрику тортов «У Палыча», хотели торты там своровать. Это была идея Ивана.
– У нас недалеко от дома есть фабрика тортов, – рассказал он. – Сгоняем за тортиком? Заодно к моей бабушке в гости зайдем.
– Го!
Я, конечно, не стал отказываться. В то время мы уже втихаря удирали из детского дома – потом расскажу, как это происходило – и свободно перемещались по городу.
И вот мы пошли к его бабушке, попили там чайку, шмыры-пыры. Потом отправились на эту фабрику – перелезли через забор. Зима тогда была, снега навалило по колено. Еле-еле пробрались. А там во дворе как раз разгружали фургон. И вот пока рабочие что-то заносили, мы быстренько заскочили в этот фургон, достали оттуда каждый по коробке торта, спрыгнули и опять побежали к забору. Торопились – и проваливались в эти сугробы по пояс. Такой адреналин был у нас – ух! Быстрее добежать, чтобы нас не спалили. Добежали. Перелезли за забор, ушли подальше в лес и стали эти коробки открывать. Сначала никак не могли их открыть. Потом нашли какой-то ржавый лом, которым дворники кололи лед. И с его помощью кое-как расковыряли. Открываем коробку, а там пластиковые поддоны для тортов! Полная коробка гребаных белых поддонов. Шикаперно! Я так и не понял, на фига мы это сделали. Сами не знали, то ли ржать, то ли плакать. До того бестолково облажались. Но зато получили офигенный адреналинчик.
Ну и еще со временем у нас в классе появилась девочка Люся. Все то же самое у нее – из кровной семьи отправили в приют, а потом определили к нам. Она вроде в пятом пришла, а может, и в шестом, я не помню. Но ее у нас сразу же, с первых дней прозвали «шлюхой». Приехала такая вся на понтах, всех посылает, чуть что.
– Эй, Люська, – кричу ей.
А она мне отвечает какую-то пургу:
– Отсос Петрович!
Мы тогда не понимали, что это такое и что значит.
– Чего?!
– Отсос Петрович! – вместо того, чтобы объяснить, гнусавым своим голоском повторяла одно и то же.
Потом мы догадались, что это типа «отвали». Идиотский молодежный сленг. Откуда она такого набралась? Наверное, в приюте были свои какие-то заморочки. Мы же не были никогда в приюте, не знали, как там у них устроено. И, в общем, все быстро поняли, что эта Люся просто девочка легкого поведения. Когда она пришла к нам в батор, мы сразу увидели, что она с дурными наклонностями. Короче, озабоченная. Сначала нас от нее тошнило. Невозможно было слышать этот «Отсос Петрович» и смотреть на то, как она всем видом показывала: «Я тут самая крутая из вас!» Даже Саша нас просила, чтобы мы с ней поговорили, объяснили, что так себя вести нельзя. Мы говорили, но ничего не менялось.
А через какое-то время мы вдруг сами начали проявлять к ней интерес. Димон с ней лизался. Я обжимался. В один вечер она лежала на диване в игровой комнате, а я об нее терся. Она делала вид, что смотрит телевизор и ничего такого не замечает. Ну, я и не упускал возможность. Потом к нам пришел Некит и тоже присоединился – чего я от него никак не ожидал. Он всегда был таким тихоней, до сих пор никто не в курсе его интимной жизни и вообще личных вопросов. Но тогда мы все втроем разместились на этом диване. Люсина голова у Некита на ногах, а ее ноги – на мне. Я ее ласкаю через штанишки, Некит – через рубашку. До сих пор помню, что рубашка была такая розовая, клетчатая. И вот мы все это делаем, а ей пофиг. Она продолжает лежать и, типа, смотреть телевизор. Потом такая: «Мальчики, мальчики, остановитесь!» Сходила в туалет, вернулась и дальше телевизор смотрит, а мы ее опять. Если девочка позволяет, почему нет? Ей хорошо, и нам тоже хорошо.
И потом мы с ней уже очень хорошо общались. Я даже был у нее дома – в гости с ней вместе ходили к ее семье. Ее родители жили совсем близко, буквально по соседству от детского дома. У них была двухкомнатная квартира, и там толпилась какая-то огромная туча народу. В одной комнате жили ее мать, тетя, бабушка, еще какая-то родственница и два маленьких ребенка. Они родились у Люсиной мамы уже после того, как Люсю в детский дом забрали. То есть в одной комнате было шесть человек. А вторую комнату они сдавали – у них там парочка жила какая-то, в этом дурдоме. Я пришел и офигел, подумал: «Пипец!» У бабушки все зубы были черные, рожа пропитая насквозь. Мать точно такая же, и тетя недалеко ушла. Фильм ужасов настоящий. Я реально не понимал,
