– И чем все кончилось?
– Ничем.
– Как так – ничем?
Доктор, казалось, был разочарован.
– После этого вечера оркестр, который исполнил танго, был распущен. Потом кто-то говорил, что видел некоторых из оркестрантов, игравших в дымных ночных заведениях Парижа.
– То есть их вроде бы как наняли только на один вечер Большого бала, приняв за уважаемых музыкантов.
– Да, но эту непроверенную информацию так никто никогда и не подтвердил, – подмигнув, уточнил итальянец.
Якоб Руман понимающе улыбнулся. Но его интересовало совсем другое.
– Как же все-таки Гузман угадал имя девушки?
– Этого никто так и не узнал, – словно извиняясь, поднял руки пленный. – Гузман никогда об этом не говорил. Думаю, он просто не хотел раскрывать секрет своего магического трюка. Иначе история утратила бы интерес.
– И после этого вечера Гузман добился любви девушки?
– Они с Исабель сразу стали счастливы, – признал пленный, словно в угоду доктору. – Они любили друг друга, но ни разу друг другу об этом не сказали. Просто знали, и все. Она стала сопровождать Гузмана в его необычных странствиях, в его поисках невероятных гор. И там, наверху, он смотрел на нее, как на все, что его окружало. И это их «вместе», это единение казалось ему истинным.
– И он ни разу не сделал ей предложения? Ну конечно же нет, – сам себе ответил доктор. – Гузман не мог домогаться такой милости, с его-то внешностью…
– Почему вы так уверены? На Килиманджаро Гузман преподнес ей шкатулку.
– Там было кольцо?
– Больше… Там была трубка.
– Трубка?
– Если быть точным, он сказал, что это была трубка обручения.
Якоб Руман не поверил:
– Теперь-то уж вы меня точно разыгрываете.
– Нисколько. Он сказал ей: «Возьми табак, раскури его. Пока его дыхание не станет твоим…»
– Пока его дыхание не станет твоим, – тихо повторил доктор, завороженный этой фразой.
Оба рассмеялись.
Но Якоб Руман вдруг посерьезнел, словно что-то почувствовал. Так в прекрасный весенний день вдруг чувствуешь, что вот-вот разразится гроза.
– Ведь это не все. Есть еще что-то, верно?
Пленный глубоко вздохнул, словно подтверждая:
– Хоть Гузман и Исабель обручились, они так никогда и не поженились.
– Но почему?
– Помните три вопроса? Те самые, с которых началась эта история? Вы хорошо их запомнили?
– Кто такой Гузман? Кто такой вы? Кто был человек, куривший на «Титанике»? – прилежно повторил Якоб Руман.
– Мы уже можем ответить на первый, не находите? Гузман – это дым, который, как благородная приправа, придает изящество историям, то есть горам, среди которых надо найти одну-единственную и дать ей имя. Серебряная сигара, которую раскурил перед смертью португальский капитан, – это Исабель. – Тут голос пленного помрачнел и затих, сделавшись почти шепотом: – Но кто был человек, закуривший на «Титанике»? И какое отношение имеет он ко мне, к Гузману и к Исабель?
38
Среди множества историй о последних часах гигантского трансатлантического лайнера есть одна о человеке, который во всеобщей панике, вместо того чтобы попытаться спастись, как все остальные, спустился к себе в каюту первого класса, надел смокинг, вернулся на палубу и закурил.
Кто был этот человек, путешествовавший, судя по всему, в одиночестве?
Его историю начали рассказывать, только когда прошло уже порядочно времени. Поначалу казалось, что это одна из бесчисленных и излюбленных баек о призраках «Титаника». И было непонятно, персонаж истории действительно существовал или представлял собой чистейшей воды легенду.
Однажды – кто знает как и почему – кто-то начал задаваться этими вопросами. А когда сопоставили описания и опросы уцелевших в ту ночь, то выплыло имя: Отто Фойерштайн, торговец тканями, путешествовал один, это была деловая поездка.
В списке пассажиров «Титаника» действительно значился некий Отто Фойерштайн. И в конце концов все сошлись на том, что именно он и есть тот загадочный человек, что спокойно курил на палубе.
И история начала обрастать все новыми и новыми деталями. Кто-то вспомнил, что встречался с ним на ужине, кто-то утверждал, что вел с ним содержательную беседу о рыночной конъюнктуре тканей.
В один миг Отто Фойерштайн из фигуры таинственной и загадочной превратился в самого популярного на корабле человека. И вдруг оказалось, что все с ним были знакомы.
Но когда начали углубляться в вопрос и попытались разыскать семью коммерсанта, которая проживала в Дрездене, обнаружилась совершенно другая истина, которую трудно было не то что объяснить, а просто принять.
На самом деле Отто Фойерштайн никогда не поднимался на борт трансатлантического лайнера. Просто потому, что за два дня до отплытия «Титаника» он умер от перитонита.
Но тогда кто же был тот человек, что путешествовал один и, возможно, выдавал себя за торговца тканями?
И каков был его конец? Он действительно погиб? Нам известно только, что в ночь кораблекрушения его видели в последний раз. Никто не вспомнил потом, что заметил его в давке на палубе или в воде. Никто не видел, чтобы он плакал, молился или просил о помощи.
Никто.
39
В глазах Якоба Румана застыл вопрос.
– «Титаник»… Это ведь случилось именно сегодняшней ночью, ведь так? Четыре года назад. До конца моего дня рождения оставалось несколько часов, теперь я припоминаю.
Пленный кивнул.
– Однако это известие распространилось не сразу, оно достигло Вены лишь три дня спустя. У меня дата сдвинулась, потому что я связывал кораблекрушение с моментом, когда прочитал о нем в газете.
Он пристально взглянул на итальянца, собираясь задать ему вопрос, ответ на который, кажется, уже знал.
– Странное совпадение, не находите?
Пленный его остановил:
– Погодите. Прежде чем пускаться в рискованные рассуждения, дайте мне закончить историю.
– Сказать по правде, мне что-то не хочется узнать ее конец. Боюсь, продолжение будет невеселым. Я угадал?
Пленный помолчал.
– Еще закурить дадите?
У Якоба Румана возникло ощущение, что итальянец взял над ним власть, и это ему не понравилось. Он все больше чувствовал себя пешкой в хорошо выстроенной игре. Неужели история, которой потчевал его итальянец, была призвана обезоружить его и сделать уязвимым? Но выбора уже не было, надо было отдаться течению и ждать, куда оно приведет. Он принялся набивать гильзы остатками табачной крошки.
– Скоро закончится табак и взойдет солнце, нам надо закругляться.
– Согласен, – сказал итальянец и продолжил рассказ: – Гузман и Исабель прожили вместе восемь лет. Как я уже сказал, они так и не поженились. Она бы и хотела, да он отказывался, помня, что произошло с его родителями. Любовь сделала Исабель заядлой курильщицей. Гузман составлял для нее все новые табачные смеси. Они жили в совершенном единении вкусов и радостей, и ему этого хватало.
Якоб Руман понял, что это всего лишь преамбула, призванная смягчить рассказ
