Он попросил таксиста высадить его за пару кварталов от нужного места: ему хотелось пройтись пешком. В его распоряжении был двадцать один год, чтобы все обдумать, но теперь он чувствовал, что все-таки должен собраться с мыслями. Было всего половина девятого утра, но уже стояла жара. Он снял пиджак и шляпу, провел рукой по белокурым, быстро седеющим волосам и зашагал по Мэдисон-авеню.

Сюда он прибыл в конце долгого путешествия, в том числе и путешествия во времени. Что толкало его? На самом деле он и сам не знал, правда или вымысел та история, что рассказал ему Дави, приписав ее Гузману. Мадам Ли, Дардамель, Рабес, Эва Мольнар, да и сам Гузман, может, и вовсе никогда не существовали, и вряд ли Якобу Руману когда-нибудь удастся выяснить, были они или нет. Точно так же, как поющие горы в Китае, мыльный дождь в Марселе или кощунственное танго в испанском посольстве под оркестр, исчезнувший в никуда.

Насколько знал Якоб Руман, все могло оказаться последним рискованным розыгрышем итальянского принца, знаменитого подобными выходками. И тогда он станет последней жертвой розыгрыша.

За все эти годы ему удалось с уверенностью прояснить только один факт.

Отто Фойерштайн действительно существовал. Его имя значилось в списках пассажиров «Титаника», хотя он так и не поднялся на борт, сраженный роковым перитонитом за два дня до отплытия. И это он стал героем знаменитой легенды о пассажире, спокойно курившем на палубе, пока корабль погружался в пучину.

Якоб Руман остановился посреди тротуара Мэдисон-авеню и вытер платком вспотевший лоб. Ну вот, я почти на месте, сказал он себе.

Едва приехав в Нью-Йорк, он сразу позвонил по номеру, который нашел через коммутатор. Ему ответила прислуга, и он поспешил назвать свое имя, прибавив только:

– Я друг Гузмана.

Женщина заверила, что все передаст хозяевам дома. Якоб Руман рассчитывал сразу переговорить с той, которую разыскивал, но ему пришлось просто назвать номер телефона, по которому его можно найти в Бруклине, в маленьком отеле, где он остановился.

Он пять дней не выходил из номера, ожидая вызова, и совсем уж было решил отправиться обратно в Вену. Но потом ранним утром, около семи, в его дверь постучал хозяин отеля и сказал, что его просят к телефону.

Якоб Руман помчался вниз. Двадцать один год он пытался представить себе лицо этой женщины, но представить себе ее голос ему в голову не приходило.

– Доктор Руман?

– Да, мадам.

– Я Исабель Скотт-Филипс.

Она представилась тем именем, что получила в браке, и эта деталь не укрылась от Якоба Румана. А потом женщина задала странный вопрос, смысл которого он не уловил:

– Вы уверены, что хотите встретиться со мной?

Якоб Руман подумал, что сомнения на этот счет должны бы возникнуть у нее. Сбитый с толку, он просто ответил:

– Да.

– Тогда диктую адрес. Жду вас через час.

И Исабель положила трубку.

Теперь, стоя на тротуаре перед одним из особняков на Манхэттене, он старался припомнить, каким тоном она говорила. Сухо, а может, печально? Ему показалось, что холодно. На самом деле, после того как она спросила, уверен ли он, этой уверенности у него поубавилось. Но, проделав такой долгий путь, он уже не мог повернуться и уйти.

И потом, он обещал. Как сказала когда-то его жена, обещания грузом лежат на сердце.

48

Особняк явно принадлежал людям богатым. Стоя на пороге и сжимая в руках шляпу, Якоб Руман оглядывался по сторонам. Мебель в стиле ар-деко, полы светлого мрамора, серебро, картины на стенах. Дворецкий проводил его в гостиную, выдержанную в зеленых тонах, предложил сесть на диван и удалился.

Несколько минут доктор провел под тиканье стенных часов. Затем дверь снова открылась, и он встал. Вошла женщина. В коротких, остриженных по моде волосах серебрились седые пряди: наверное, у хозяйки не было привычки их красить. Удлиненные линии стройного тела, смуглая кожа. В воображении Якоба Румана ей не могло быть пятьдесят семь, она все еще была молодой девушкой, такой, как в рассказах. Его поразили ее глаза: молодые, очень черные, своеобразного «арабского» разреза. Они тотчас же остановились на нем, и она протянула ему руку.

– Прошу прощения, что вам так долго пришлось ждать моего звонка, – сказала Исабель Скотт-Филипс.

– Прошу вас, не извиняйтесь. Это я опоздал на двадцать один год, – ответил Якоб Руман.

– Думаю, найти меня было нелегко.

– Дело не только в этом. Я сельский врач, не слишком богатый, и много путешествовать не могу.

О том, что эта поездка потребовала от него десяти лет строжайшей экономии, он промолчал.

– И потом, в наше время выехать из Австрии не так-то легко.

– Понимаю.

Исабель указала ему на диван, а сама села в кресло напротив.

– Я отдаю себе отчет, что вторгся в вашу жизнь без предупреждения, и, возможно, вызову у вас не очень приятные воспоминания. Поверьте, я не хотел причинить неприятности ни вам, ни вашему мужу.

– Джорджа нет в городе. Он поехал с нашей младшей дочерью на скачки. Она большая поклонница лошадей.

Значит, у нее есть дети, с радостью отметил Якоб Руман. Этого ей и хотелось, когда она была с Гузманом.

– Это муж убедил меня встретиться с вами один на один. Джордж хороший человек.

Якоб Руман все понимал, не так-то легко встретиться с прошлым.

– Может быть, мне следует сначала назваться, а потом уже объяснить, зачем я здесь.

– Да, пожалуй, – только и сказала Исабель, приготовившись слушать, однако, без всякого волнения.

И в течение следующего часа он рассказал обо всем, что случилось в ночь с 14 на 15 апреля на Монте-Фумо, на Дым-горе, в том виде, в каком в его памяти оставил эту историю Дави. Она молча следила за каждым поворотом рассказа, не шевелясь, сложив руки на коленях и время от времени кивая. Рассказ, казалось, не производил на нее заметного впечатления, но Якоб Руман замечал, что всякий раз, как он произносил имя одного из героев, в ней что-то неуловимо менялось.

Он поведал ей, как погиб Дави. Его расстреляли у самого ледника. И пока его вели перед строем расстрельной команды вместе с другими пленными, этот итальянский офицер, отказавшийся назвать свое имя и воинское звание, выглядел почти довольным, что снова встретил свою подругу-смерть после той ночи, когда они впервые увиделись на «Титанике». И пока расстрельная команда заряжала ружья, Дави на миг вновь обрел свою былую гасконскую дерзость и крикнул:

– Занесите в свою записную книжку, доктор! Пусть это будет первая реплика на странице от пятнадцатого апреля. Потому что от первого из сегодняшних приговоренных вы получите такое прекрасное начало для стихотворения, какое и представить невозможно… Безымянный солдат: «Быть может, навсегда…»

Закончив говорить, Якоб Руман вытащил из кармана пиджака письмо пленного. Исабель даже не пошевелилась, чтобы протянуть за ним руку. И доктор положил письмо на стол между ними,