игроков автомобильного рынка. Но этот пример показывает, как может выглядеть автопроизводитель, по-настоящему опирающийся на общественную поддержку.

•••

Последняя история в этой главе переносит нас в Испанию, где одна группа граждан не стала ждать, пока старовластные политики пожелают обратиться к растущей энергии общества. Эта группа сама занялась смешением типов власти, чтобы проникнуть в самое сердце политической жизни.

Стремительный взлет партии Podemos: что такое прагматическая революция

Остановите нас, если вы уже слыхали о таких случаях.

Молодой харизматичный лидер неожиданно становится выдающимся политическим деятелем в масштабах всей страны. Мастерское владение цифровыми технологиями позволяет ему обставить противников. Его несравненное ораторское искусство вдохновляет людей выходить на массовые акции. Сравнительно неопытный политик, он электризует целое поколение боевым кличем «Да, мы можем!».

Всё это касается не только Барака Обамы, но и Пабло Иглесиаса — лидера испанской партии Podemos.

Название так и переводится — «Мы можем». Партию основали в начале 2014 года. Всего через четыре месяца она набрала на выборах в Европарламент 12 млн голосов — 8% от общего количества [552]. На испанских всеобщих выборах, прошедших в декабре 2015-го, пятая часть голосов избирателей отошла ее кандидатам [553]. Меньше чем за два года Podemos заняла в Испании второе место по численности, положив конец десятилетиям засилья всего двух партий.

Непредсказуемый взлет этой партии может многое рассказать о том, как нужно смешивать разные типы власти. Перед нами история организации, которая следует нововластным принципам и ценностям, однако не любой ценой. Поразительно то, как часто (и в каких широких масштабах) она применяет стратегии старой власти для того, чтобы добиться той или иной цели. Ее философия (как отмечает сам Хорхе Моруно, лидер партии) — отчасти донкихотовская, а отчасти макиавеллиевская [554].

История партии Podemos начинается с большого разочарования (в очередной раз показавшего пределы возможностей новой власти: мы уже знакомы с такими случаями). Весна 2011 года стала тяжелым временем для Испании. В стране процветала коррупция. В крахе экономики винили банкиров. Безработица среди молодежи достигла ошеломляющего уровня 43% [555]. Площади городов были заполнены манифестантами. На фоне этой напряженности родилось движение Indignados («Возмущенные») (другое название — «15-M»), участники которого массово выступали против бюджетных сокращений. Оно стало предшественником более масштабного движения Occupy, которое потрясет мир осенью того же года. Оно было новым, вдохновляющим, перспективным, оно сулило всякие заманчивые возможности. Газета The Guardian писала тогда: «Выходя на всё новые и новые площади, устраивая всё новые и новые встречи, тысячи граждан сумели организоваться, выработав сетевой подход к политике — свежий и легко привлекающий к себе новых участников, поскольку он, помимо всего прочего, отвергает иерархическую модель, которую так любят представители привилегированных классов» [556].

Однако поначалу вся эта политическая энергия не смогла породить больших изменений. На общенациональных выборах, прошедших в ноябре, две основные партии страны вышли победительницами [557] — точно так же, как это происходило начиная с 1980-х годов. Оглядываясь назад, Пабло Иглесиас вспоминает «презрительно-насмешливую реакцию старых элит» [558], которые поучали его собратьев-демонстрантов, заполнивших площади городов: мол, если у вас есть идеи получше наших, давайте-ка сами выдвигайтесь кандидатами.

Иглесиас, длинноволосый, гибкий, красноречивый, тогда читал лекции по политологии в Мадридском университете Комплутенсе. Ему было около тридцати пяти, и он воспринял эти насмешки как вызов. Он всю жизнь боролся за равенство в испанском обществе [559]. Родители назвали его в честь Пабло Иглесиаса Поссе — отца испанского социализма. Наш Пабло когда-то даже был членом Союза молодых коммунистов Испании.

И вот вместе с разношерстной группой коллег-преподавателей и студентов он начал строить планы по созданию нового левого движения, которое не повторило бы бесславную участь «15-M», быстро вспыхнувшего и быстро угасшего. Нет, энтузиазм участников его движения должен был постоянно расти, а потом, когда он достиг бы нужного уровня, эту энергию следовало трансформировать в энергию официальной партии. Партия должна была затем набрать достаточный политический вес, чтобы изменить электоральный расклад в Испании. Пабло начал борьбу с самого что ни на есть старовластного шага.

Он запустил телепрограмму.

Старовластный дебют

Шоу называлось La Tuerka («Винт») и шло не по телевизору, а на YouTube [560]. Изображение было низкого качества, да и постановка тоже: операторы то и дело вбегали в кадр и выбегали из него, а гости сидели до странности близко друг к другу. В общем, шоу выглядело, мягко говоря, экспериментальным. Но оно стало отличной тренировочной площадкой для развития того, что Иглесиас и его союзники (как в научных кругах, так и среди общественных деятелей) считали необходимым условием политического успеха. Речь шла об умении распространять свои послания через традиционные СМИ.

Конечно, аккаунт в Twitter мог бы наделать много шума среди молодежи, а Facebook уже тогда был отличным инструментом для мобилизации сторонников. Но чтобы осуществить мощные культурные сдвиги и надолго получить в свои руки политическую власть, необходимо было захватить (Иглесиас и его сподвижники прибегли именно к этому глаголу) эфир. Для Иглесиаса «настоящими парламентами стали телестудии» [561]. Они считали, что их революцию должны показывать по ящику.

После трех лет упражнений с La Tuerca Иглесиас начал пробиваться и в мейнстримные телешоу. Его политическое послание было уже достаточно отполировано и своей свежестью привлекало крупные медиа. Вскоре его наперебой приглашали все основные телевизионные сети: их очень привлекал образ профессора с «конским хвостом», говорящего о невзгодах простого человека. Сам Иглесиас рассказывал свою историю так: «Шаг за шагом этот непривычный гость ток-шоу, этот странный левак становился как бы центром притяжения для общественно-политического недовольства, вызванного кризисом».

В тот момент, несмотря на всю нововластную риторику участников нарождающегося движения, всё главное внимание концентрировалось на его символическом лидере — Иглесиасе. Ну да, если вы человек мобильный и страстный, если вы к тому же смахиваете на Иисуса из голливудских фильмов 1950-х годов, довольно трудно противостоять, когда из вас делают икону. Правда, в данном случае это был сознательный стратегический выбор. По словам профессора Иглесиаса, подобного рода известность была «необходимым ингредиентом подемосовской гипотезы», поскольку партия стремилась завоевать место в доме, в сердце, в повседневной жизни обычного человека.

Следующим шагом стало формирование узнаваемой группы людей, которых можно объявить виновниками проблем, обрушившихся на страну. Организаторы движения начали обращать испанцев против «касты», то есть «привилегированного сословия». Это обобщающее название они решили применить к тем, кого считали ответственными за кризисы, которые продолжали сотрясать страну (и к тем, кто получал выгоду от этих кризисов). Один-единственный запоминающийся термин пригвоздил и банкиров, и коррумпированных бизнесменов, и предвзятых судей, и жуликоватых администраторов. Термин отражал самую суть испанской политики, этого балаганного представления, где вне зависимости от того, кто победит на выборах, на вершине власти всегда оказывались одни и те же элиты. Вскоре по всей