останавливаются машины?

– Ты что, знак что ли не видишь? – мужчина по непонятной причине сразу начал общаться на «ты».

Милославская подняла голову и увидела знак, запрещающий остановку в этом месте. В правилах дорожного движения она, конечно, немного ориентировалась, но работа с последней картой не только отняла уйму сил, но и окончательно выбила из колеи. Посмеявшись и одновременно пожалев себя, Яна вновь обратилась к водителю «Волги»:

– А вы не могли бы довести меня до Радужного?

– У меня работа такая! – усмехнувшись, процедил мужчина.

Тут только женщина увидела на крыше автомобиля шашечки такси, и, в этот раз испытав уже чувство досады по отношению к собственной натуре, молча уселась на переднее сиденье. Таксист взял из бардачка темные солнцезащитные очки, деловито одел их, и нажал на газ. Машина со скрипом колес тронулась с места, заставив Яну резко наклониться в правую сторону.

– Полегче! – возмущенно бросила она водителю.

– А вы что, всерьез верите, что чем тише едешь, тем дальше будешь? – уже добродушно протянул он. – На моей работе время – деньги. Так-то вот.

Милославская задумалась и стала глядеть в окно. Она старалась привести в порядок все свои мысли, успокоиться, вернуть способность адекватно воспринимать действительность. Водитель включил мелодичную приятную музыку, которая помогала расслабиться и в то же время восстановить хорошее расположение духа, которое после разговора с Листопадовым было утрачено.

Автомобиль быстро миновал несколько улиц и очутился, наконец, в Радужном, где и проживал Руденко. Милославская расплатилась и покинула машину. Дом, в котором уже несколько лет обитал Семен Семеныч, был длинной белой девятиэтажкой, построенной не так давно, но выглядевшей, тем не менее, не лучшим образом. В подвал сваливались все нечистоты с мусоропровода, а чистился он с исключительной нерегулярностью, отчего кругом стоял невыносимый запах, заставлявший даже небрезгливых прохожих с отвращением морщиться.

Но это было недостатком куда менее болезненным, чем вездесущие крысы, чувствовавшие себя в горах отходов весьма вольготно. Они добирались даже до третьего этажа и не давали покоя жителям злополучных квартир. Хотя на первом этаже их пребывание было чревато куда более опасными неприятностями. По словам Руденко, недавно одного мальчика покусала крыса, и он оказался в реанимации. Только после того, как местное телевидение посвятило один из сюжетов данному происшествию, среагировала санэпидемстанция, здание которой находилось в этом же дворе и которая отлично знала о факте существования вредоносных грызунов.

Семен Семеныч постоянно уповал и на комаров, надоедавших своим жужжанием по ночам круглый год. Причем они обитали в любых квартирах – от первого этажа до последнего. Их травля различными дихлофосами и прочими средствами оказывалась просто-напросто мартышкиным трудом, так как насекомые неведомо откуда на следующий же день вновь проникали в помещение.

Милославская осматривала девятиэтажку оценивающим взглядом и думала о том, что иного жилья (в качестве вознаграждения за многолетнее самопожертвование всем во имя работы) наше государство простому российскому старшему лейтенанту милиции предоставить, конечно, не нашло возможности.

Гадалка не без чувства брезгливости нажала запачканную до черноты кнопку лифта, и его двери весьма гостеприимно перед ней распахнулись. Внутри горела только одна лампочка, поэтому вместо света там царил полумрак. Яна вошла в кабину, которая несмотря на свою непривлекательность, помогла ей подняться на нужный этаж.

– Иду-у-у, – послышался в квартире Руденко протяжный крик, после того как переливчато затренькал звонок, потревоженный Милославской.

– Это я, Яна Борисовна Милославская, – учтиво произнесла гадалка, заметив, что кто-то любопытно рассматривает ее в дверной глазок.

– А-а-а! – довольно отозвалась жена Семена Семеныча. – Яночка! Сейчас, сейчас!

Щелкнув два раза, замок позволил двери отвориться и впустить внутрь жилища гостью.

– Как я рада, Яночка! – Маргарита Ивановна прильнула своим пышным телом к груди Милославской, одной рукой довольно похлопывая ее по спине. – Что же вы так? И не появляетесь совсем? Верного друга, Сему, позабыли.

– Что вы, Маргарита Ивановна! – возразила гадалка. – Мы с вашим мужем сотрудничаем довольно тесно, поэтому видимся часто. Сегодня вот мне ничего другого не оставалось, как вторжение в ваш тесный и милый семейный очаг с целью осуществления своих корыстных целей.

– Обижаете, Яночка, – нарочито нахмурившись, протянула супруга Руденко, – вы у нас всегда желанный гость.

Маргарита Ивановна была натуральной блондинкой, кареглазой, чернобровой. С годами она не утратила своей былой красоты, и даже едва заметные мелкие морщинки, паутинкой приютившиеся в уголках глаз, не лишали ее облик неповторимого обаяния и привлекательности. Возможно, причина этого крылась в ее неутомимом оптимизме, жизнерадостности и редком человеческом радушии. Люди, знавшие эту женщину, отзывались о ней только положительно, с улыбкой вспоминая моменты приятных встреч. Не было такого человека, попавшего в беду или окруженного неприятностями, которому Маргарита Ивановна не сочувствовала бы, даже если он на самом деле заслуживал какого-то наказания. Ей вечно было всех жалко, она, что называется, искренне любила всех ближних своих.

Для самого Семена Семеныча такая жена была просто подарком судьбы. Профессия требовала от него огромных усилий, рабочий день был ненормированным, часто случались какие-нибудь эксцессы, после которых Три Семерки долго ходил в чрезвычайном нервном напряжении. Однако дома его всегда ждал теплый прием, ласковые слова, понимание и ужин, необыкновенно вкусный и всегда разный.

Маргарита Ивановна была в этом плане безусловной мастерицей. Она преуспевала в приготовлении любых блюд. Пекла неповторимые пироги, торты, пирожные, с необыкновенной фантазией украшала их кремом собственного приготовления. Не менее вкусными были ее первые и вторые блюда. Причем в дополнение ко всему женщина была хозяйкой экономной и разумно расчетливой. Редко что оставалось у нее невостребованным. Если Маргарита Ивановна покупала мясо, то из мосла варила, к примеру, щи, обрезную мякоть пускала на отбивные, остатки шли на фарш, или она их просто отваривала, перекручивала и готовила великолепные макароны по-флотски.

В общем, жена Руденко была не только истинной хранительницей семейного очага, но и своеобразным антистрессовым средством. Даже если он приходил домой, предварительно уговорив на работе бутылку любимого портвейна, Маргарита Ивановна хмурилась, смотрела на мужа, как мать на проказника-сына, но через несколько минут становилась по-прежнему радушной. Единственным ее недостатком было то, что по свойству своей натуры она многое спускала с рук ребенку, который находился в том возрасте, когда все дети начинают проявлять стремление к самостоятельности, порой избытычное. Здесь уже приходилось подключаться Семену Семенычу, хотя большей частью воспитанием сына в этой семье занималась жена.

Маргарита Ивановна проводила Милославскую на кухню. Из ванной периодически слышалось фырканье, жалкое подобие песни, которую трудно было распознать, поскольку исполнитель отличался полным отсутствием музыкального слуха. Тем не менее, по голосу Яна легко узнала в неудавшемся вокалисте своего приятеля. Он снимал стресс после работы, наслаждаясь теплыми струями воды, ниспадающими из висящей над ним лейки душа.

– Сема-а, – ласково протянула Маргарита Ивановна, постукивая в дверь – к тебе гости.

– Кто, е-мое?! – перепуганно воскликнул Руденко. – Меня нет дома! Одного дня в состоянии покоя, мать их, побыть не дают!

Очевидно, Три Семерки предположил, что это его коллегии по работе пришли лишить его права на отдых, сообщив о внезапно произошедшем ЧП, в котором он лично непременно должен был разобраться. Такое случалось регулярно, даже по ночам, поэтому реакция Семена Семеныча являлась вполне объяснимой.

– Три Семерки, да это я, Яна! – успокоила взволнованного друга Милославская, крикнув из кухни.

– Фу-у-у! – облегченно вздохнул тот и плюхнулся в ванну, судя по послышавшимся звукам