Удобно, как же! Дорого бы я отдал хотя бы за половину памяти настоящего князя! Не приходилось бы сейчас тыкаться вслепую, словно новорожденный котенок. И никто толком рассказать не может, каких таких дел натворил мой предшественник, что мне теперь расхлебывать приходится эту «всенародную любовь».
Раны мне обработали прямо в подземелье, и господин Глазков так внимательно наблюдал за этим действом, будто пытался высмотреть на моем теле какие-то особые приметы. Вот же назойливый тип! Неужели подозревает подмену? И так, как бы невзначай, среди вопросов про Сахно и дуэль интересовался покушением, чудесным избавлением от чахотки, формированием полка и вообще времяпровождением в Белогорске и Холодном Уделе.
В общем, в свои дворцовые покои я приплелся выжатым, словно лимон. Но расслабиться и тут не удалось. Мало того что по комнатам туда-сюда сновали слуги, занося и раскладывая по местам вещи, так еще и посетители норовили засвидетельствовать мне свое почтение. Этикет у них, понимаешь. По мне так – обыкновенное любопытство.
В конце концов, я приказал Игнату запереть двери, а всех любопытствующих гнать в шею, ссылаясь на мое плохое самочувствие. Помогло буквально на пять минут. Потому что никакая охрана не могла преградить дорогу царскому сыну. А по совместительству моему товарищу и по какой-то там линии даже дальнему родственнику.
Он ворвался в мои покои, словно ветер, невысокий, щуплый, стремительный. Русые кудри ниспадают на плечи, черты лица мелкие, подвижные, взгляд бегающий, постоянно переключающийся с одного предмета на другой.
– Миха! Миха, Холод! Жив, чертяка! – он крепко стиснул меня, едва успевшего подняться на ноги, в своих объятиях. Я дернулся от боли в потревоженных ранах, и царевич Алексей сразу понял свою оплошность, отстранился, но руки оставил на моих плечах.
– Прости, брат! Прости! Ты же ранен! Чертов Сахно! Чертовы Воротынские! Бьюсь об заклад – это они наняли этого драгунского наглеца. Они и их фрадштадтские друзья! Но ты молодец! Красавец просто – уложил этого записного дуэлянта! Герой дня! Весь двор уже говорит о дуэли, завтра весь город говорить будет! Ты должен рассказать мне об этом. И не только – обо всем! О покушении, о болезни, о выздоровлении! Идем ко мне, отметим твой приезд!
Он говорил так быстро и напористо, что я и слова не мог вставить в его монолог. Не знаю, как пойдет у нас с ним дальше, но вообще-то такие люди у меня вызывают не симпатию, а головную боль. Впрочем, его радость по поводу встречи со мной выглядела вполне достоверной.
– Алексей Иванович! Умоляю, только не сейчас! – я поспешил воспользоваться первой же паузой в водопаде его слов, но именно что поспешил – явно ляпнул что-то лишнее, отчего царевича аж передернуло.
– Да ты что, Миха! Какой я тебе Алексей Иванович? Для тебя я всегда Алешка! Мы же выросли вместе, мы же друзья лет с пяти! Неужели ты и правда память потерял? По виду, – он провел ладонью по моему лицу, – явно здоровее прежнего, уставший, раненый, но уже не чахоточный. Неужели ты чахотку одолел, а память потерял?
– Увы, Алешка, – поспешил исправиться я, – десять дней между жизнью и смертью болтался, спасибо Господу, что вообще вернулся. А потом уже выяснилось про исчезновение чахотки и памяти. Видимо, второй пришлось расплатиться за избавление от первой.
– Эк тебя угораздило, брат Холод, в твоем богом забытом Холодном Уделе! – царевич пораженно покачал головой. – А я-то думал, врут злопыхатели, чтобы очернить тебя.
– Да кому это нужно? – скорчив пренебрежительную гримасу, я мягко высвободился из объятий Алексея.
– Ну, вот что, – Алексей Иванович внезапно поскучнел, обвел мою гостиную внимательным взглядом и едва заметно пожал плечами, – раз уж ты сегодня не в силах отмечать свое возвращение, то зайду за тобой завтра с утра. Отстоим утреннюю службу в церкви вместе. А после придумаем что-нибудь.
Неожиданный поворот. Никогда не был особенно набожным в прежней жизни, да и в Холодном Уделе удавалось посещать церковь лишь в случае крайней необходимости. Неужели в столице придется привыкать к иному? А что делать? Не дай бог, заподозрят подмену дражайшего князя – тут и сказочке конец придет.
Странно, царевич никак не выглядит святошей, и огляделся по сторонам он как-то нервно. Может, подозревает прослушку? Как там говорится: стены имеют глаза и уши? Хм, всё может быть, нужно будет заняться этим на досуге. Но почему все-таки в церковь, да еще с утра?
– В последнее время ко двору прибыло много новых дам, – видя мое замешательство, пояснил Алексей, – все они там будут. Ну, и пошепчемся без лишних ушей.
– Надеюсь, что завтра буду чувствовать себя лучше, – ответил я, провожая младшего царского сына к двери.
Ну, что тут у нас имеется? Наконец-то я имел возможность свободно вздохнуть, не опасаясь косых и все подмечающих взглядов придворных. Денек выдался тот еще, я буквально с ног валился от усталости, потому ограничился лишь поверхностным знакомством с выделенными мне покоями.
Еще при входе бросился в глаза тот факт, что узкая и длинная прихожая когда-то была частью дворцовой рекреации. Простукивание подтвердило некапитальный характер стен – оштукатуренная с обеих сторон деревянная основа. Слышимость здесь соответствующая, даже несмотря на развешанные по стенам ковры.
В коридоре, ведущем в мои внутренние покои, располагались комнаты для прислуги – по две с каждой стороны. Далее шла большая светлая гостиная с огромным окном чуть не во всю стену. Из гостиной одна дверь вела в мой личный кабинет, другая – в спальню. Не так уж много для царского воспитанника и друга царевича, но и не так уж мало для князя, имеющего привилегию квартировать в царском дворце.
По дороге в спальню я ухватил за рукав подвернувшегося под руку Сушкова и осведомился по поводу своей прежней набожности.
– Увы, Михаил Васильевич, – Кузьмич состроил скорбную мину на лице, – не отличались. За что неоднократно получали нагоняй и от митрополита, и от царя-батюшки. В церкви-то вас с Алексеем Ивановичем можно было видеть лишь по большим праздникам.
– А почему царевич меня Холодом называл?
– Так это ваши приятели вас промеж собой нарекли «Князь Холод» или просто «Холод», вы ж хозяин Холодного Удела!
Вон оно как, ну, Холод так Холод. Мне без разницы. А вот то, что поход на утреннее богослужение действительно нетипичный для Алексея поступок, означает,
