Мы переступили порог все трое, один за другим, причем двое в этом кабинете уже были сегодня. Петя Новиков наверняка бывал раньше, когда служил в городском уголовном розыске. Сразу взяли себе по стулу и сели против стола, за которым расположилась капитан Саня. Таким образом, у стены остался сидеть только подполковник Котов. Но, как я понимал ситуацию, начальнику городского уголовного розыска тоже придется давать показания своему подчиненному следователю. Ведь Новиков именно Котову первому позвонил с предупреждением.
Ситуация, на мой взгляд, нестандартная, но если уж она случилась, то ее следовало разруливать по полной программе. Да и капитан Радимова была, похоже, настроена точно так же. Но начала она допрос с моего генерального директора, который все ей рассказал по порядку, начиная с появления в офисе детективно-правового агентства подполковника Пашунина и далее – с соблюдением полной хронологии своих предупредительных звонков и действий, произведенных в помощь мне и отставному подполковнику Скоморохову.
После этого пришла очередь подполковника Котова, который, чтобы оставить нити следствия в руках капитана Радимовой, якобы не завязанной в общей цепочке отношений, заявил, что сам позвонил мне и попросил связаться с Новиковым, у которого были для меня важные предупреждения. Это был ловкий ход, который убрал мои опасения, что дело передадут кому-то постороннему, например капитану Колбасникову, разговаривать с которым всегда проблематично из-за его хрюкающих носовых звуков и вонючих ног. Но, видимо, такие «неточности» самих ментов не смущали, а нас с Виктором Федоровичем они не смущали тем более.
Завершив сбор показаний свидетелей и получив все необходимые подписи, капитан Саня положила на стол руки ладонями вниз, словно собираясь подвести итог. Я не знаю, делал ли так комбат Скоморохов в свое время, но наш комбат, желая подвести итог, клал руки на столешницу точно так же. Откровенный жест начальника, ждущего от подчиненных объяснений. Но, прежде чем выслушать слова подчиненных, наш комбат обычно говорил сам. Точно так же поступила и капитан Радимова.
– Мы, честно говоря, имеем слишком мало данных, не говоря уже об уликах как таковых. Противник у нас опытный, он тщательно продумывает каждое свое телодвижение, подстраховываясь на случай провала. Я имею в виду подполковника Пашунина. Он – наш главный противник. Он очень дорожит своим положением, мечтает тихо и мирно уйти не за колючую проволоку, где ему место, а на пенсию, и потому действует так осторожно и одновременно так нагло, желая пресечь в самом начале все действия против себя.
Это говорит не об особой одаренности Владимира Пашунина, а только о его опыте следственной работы. Те же профессиональные преступники тоже могли бы действовать таким образом, ума у них хватило бы и опыта тоже, но у них нет того стремления во что бы то ни стало зацепиться за свой социальный статус. Они действуют часто по принципу «Или пан, или пропал!». Пройдет – хорошо. Не пройдет – и ладно. И на зоне, как они считают, люди живут. Некоторые живут даже неплохо, как все мы знаем.
Например, слышала я, что Расинский устроился там неплохо. Здесь не могу не заметить, что подстраховку, даже самую простейшую, например с алиби, обычно пытается себе устроить не профессиональный преступник. Профессионалы, как я уже говорила, работают более откровенно и не менее нагло. Вот эту дерзость профессионалов подполковник Пашунин и попытался взять себе на вооружение. При этом, уверенный в себе, он отмел то, что отлично знает, – чем больше действий предпринимает преступник, тем больше у него шансов оставить улики. А он предпринимает много действий. Следовательно, и улик против себя оставляет много. Наша задача – до этих улик добраться и не пропустить то, что должно привлечь наше внимание.
– Ты подробнее расскажи про его действия, – предложил начальник уголовного розыска. – Это нам с тобой понятно, а другим, вероятно, не совсем.
– Я уже сообщала, что откуда-то в бумажнике, который внимательно, я надеюсь, осматривали и подполковник Скоморохов, и капитан Страхов, появился лист бумаги с заявлением в райотдел полиции о якобы найденном пистолете. Здесь налицо сообщник в самих органах экспертизы, который вложил свернутый лист в бумажник. А мы, отправляя бумажник на экспертизу, как обычно, поленились сделать опись содержимого, только посчитали деньги и взяли расписку в их получении. Это моя вина, которую я признаю. Я даже постановление о назначении экспертизы обещала только завтра к ним отправить. Я же утром только деньги пересчитывала, не заглядывая в кармашки бумажника. Решила, что эксперты просмотрят все сами и сделают правильный вывод. Хотя целый лист невозможно свернуть так, чтобы он затерялся в маленьком кармашке. Здесь есть какая-то оплошность Пашунина, которую мы пока не видим, но увидеть можем и должны. Я носом чувствую, что здесь его слабое место.
Я слушал капитана Саню, а сам вертел в руках оставленный на столе протокол допроса Анатолия Пашунина. Чисто машинальное движение, которое Радимову, должно быть, раздражало или просто отвлекало. И потому она, забрав у меня четырехстраничный протокол, убрала его в папку, а папку сунула в ящик стола – чтобы меня не смущать, как я понял. Но я разобрал между делом коряво написанную фразу: «С моих слов написано верно и мною прочитано» и подпись с расшифровкой печатными буквами.
– У меня есть деловое предложение, – скромно сказал я, изо всех сил эксплуатируя свой мозг в поисках правильного хода. Хотелось бы, чтобы ход этот был сильным и неожиданным. Таким, который сведет на нет все инсинуации наших, то есть моих, противников и обеспечит мне главенствующее положение. – Во избежание дальнейших неприятностей и подстав со стороны подполковника Пашунина я хотел бы использовать свои способности в работе с отмычками и убрать из бумажника ту бумажку, которую туда подсунули. Ну, потерялась, и все тут… Это не будет законно, но будет справедливо, и в результате все равно будет работать на закон, как и ночной визит в известную всем квартиру. Для этого мне нужно знать только одно: где в настоящее время находится бумажник с документом.
– В сейфе у эксперта, – почти
