Я изо всех сил старался сохранить самообладание, не выдать своих чувств. Но мне только и удалось, что промямлить что-то насчет сотрудничества. Потом мы ушли, договорившись встретиться за ужином в Доме ученых, культурном центре Академгородка. На обратном пути в “Золотую долину” я не чувствовал холода. Йоханнес пытался меня утешить. Он говорил, что мы делаем самую лучшую науку, какая только возможна, и плевать на конкурентов. Конечно, он был прав. Но теперь тем более нельзя медлить. Теперь мы должны изо всех сил поспешить.
За ужином царило дружелюбное веселье, как и всегда бывало у Анатолия. Нас угощали превосходно: лосось, селедка, икра, а за ними несколько вкуснейших основных блюд.
Говорили тосты, как это принято в России: каждый участник ужина вставал, поднимал рюмку водки и предлагал выпить за что-нибудь для всех значимое — за сотрудничество, за мир, за наших учителей, за наших студентов, за женщин, за любовь и т. д. Сначала, когда я приезжал в Россию, мне эта традиция ужасно не нравилась: приходилось в смущении бормотать что-то невнятное на темы, о которых я не собирался распинаться перед кучей жующего народа. Но постепенно я к этому привык, даже оценил по достоинству один аспект. Ведь так каждый может получить хоть ненадолго безраздельное внимание публики, даже социально незначительные фигуры, в иных обстоятельствах лишенные возможности не то что блистать в застольных беседах, но вообще быть услышанными.
К тому же делу помогло то, что я в глубине души очень сентиментален, и алкоголь немало способствует проявлению этого качества. А тосты все как раз о чувствах. Сначала я предложил тост за наше сотрудничество, потом за мир, отметив, между прочим, что я вырос в капиталистической Швеции, где все время ждали новой масштабной войны в Европе, а России в этом сценарии отводилась роль нашего общего врага. Швеция при этом сохраняла официальный нейтралитет, поэтому возможный враг именовался “сверхдержава”. Но, что характерно, в наших военных играх мы говорили с потенциальным противником на русском языке. Эта война, которой все ожидали, не началась. Мы никогда не встречались друг с другом на полях сражений, как враги. А вместо этого сидим по-дружески за столом, работаем, открываем удивительные вещи.
Спасибо алкоголю, я смог собрать все эти слова и сказать речь. Потом говорил Йоханнес.
Как самый младший из присутствующих, он произнес тост за учителей. От его слов я прямо прослезился, и тогда понял, что уже порядочно набрался. Он сказал, что у него два научных отца: один — это я, открывший ему молекулярную эволюцию и древнюю ДНК, а второй — Анатолий, познакомивший его с археологией в двух экспедициях на Алтай и Узбекистан. Думаю, я так расчувствовался потому, что мы оба говорили чистую правду, которую иначе никогда бы не произнесли вслух.
Мы шли к гостинице по главной улице Академгородка. Было темно и холодно, звезды светили неправдоподобно ярко — в ледяном воздухе влага не удерживается. Но я ничего не замечал. Напряжение минувшего дня заставило меня глотать водку стопку за стопкой, быстрее, чем обычно. Мне кажется, я так не напивался со времен безбородой юности. Мы с Бенсе брели, нетвердо переставляя ноги по заснеженной дорожке, и тут он поведал мне нечто такое, что проникло даже в мои залитые алкоголем мозги. Пока суд да дело, Анатолий выдал Бенсе зуб, найденный в Денисовой пещере девятью годами раньше.
Коренной зуб (рис. 22.3), возможно подростка, но огромный. Бенсе сказал, что он никогда не встречал похожего зуба, ни среди коллекций неандертальских костей, ни у человека современного типа. Он даже заметил, что если бы не знал, где в точности этот зуб нашли, то подумал бы, что он принадлежал какому-то еще более древнему предку человека, может быть, Homo erectus из Африки, или Homo habilis, или даже Australopithecus. Зуб этот был самым удивительным из всех, какие ему приходилось видеть. В опьянении (буквальном и переносном) мы совершенно уверовали, что зуб и фаланга пальца принадлежали одной форме людей и что это создание должно было быть ни на что не похожим. На Алтае бытовали легенды о снежном человеке, называемом алма. По дороге в гостиницу мы кричали во все горло, что отыскали алму! Мы дурачились вовсю, что, мол, сделаем радиоуглеродный анализ, и зубу окажется всего несколько лет, и что йети так и живут где-то на границе между Россией и Монголией. Я не очень помню, как мы вернулись в гостиницу и как я лег спать в ту ночь.
Утро было тяжелым. Мы с трудом встали, поймали такси в аэропорт. Первые два часа перелета мы почти не разговаривали. Затем до меня постепенно стала доходить безотрадная реальность, приправленная тоской и холодным потом ужасного похмелья. А что, если они там, в Беркли, уже пишут работу по денисовской мтДНК? После Рождества мы начали оформлять результаты в статью, но теперь ее позарез нужно было закончить в кратчайшие сроки.
Рис 22.3. Денисовский коренной зуб. Фото: Бенсе Виола, MPI-EVA
Куда отправить эту статью? Редакция журнала Science ждет не дождется рукописи по геному неандертальца. Если прийти к ним с другой темой, они могут списать нас со счетов, решив, что мы и с одним-то проектом не справляемся, не говоря уже о двух. Мы решили попробовать Nature. Пока ждали пересадки в московском аэропорту, я написал Генри Джи, редактору, ответственному за публикации по палеонтологии, и Магдалене Скиппер — редактору по геномике. В письме говорилось, что у нас почти готова статья с описанием “находок, которые мы интерпретируем как новые виды гоминин на основании составленной полной последовательности мтДНК; время ее отхождения от общего человеческого ствола в два раза больше, чем возраст неандертальской линии”. Я четко осознавал, что процесс
