Питер Парэм является ведущим мировым специалистом по главному комплексу гистосовместимости (ГКГС). Это, наверное, самая сложная генетическая система человеческого генома, именно по ней я когда-то давно защищал диссертацию в Упсале.
ГКГС кодирует трансплантационные антигены, то есть те белки, которые присутствуют почти во всех клетках тела. В их обязанности входит связываться с фрагментами вирусных и микробных белков, инфицирующих клетку, и переносить их к поверхности клетки, где их распознают клетки иммунной системы. Обнаружив чужеродный белок, иммунные клетки уничтожают инфицированную клетку и, таким образом, ограничивают распространение инфекции по организму. Но ГКГС открыли вовсе не в ходе изучения нормального процесса борьбы с инфекцией, а когда увидели бурный ответ организма на трансплантацию тканей, кожи, почек, сердца и т. д. Столь агрессивное отторжение трансплантированных тканей (отсюда и само название “комплекс гистосовместимости”) происходит в силу того, что белки трансплантационных антигенов очень разнообразны, они кодируются десятками и сотнями различных вариантов генов ГКГС. Таким образом, если человеку пересаживают орган не от родственника, то в донорском органе неизбежно будут другие варианты трансплантационных антигенов, и в результате иммунная система воспримет пересаженную ткань как чужеродную и начнет с ней бороться. Чтобы купировать иммунную реакцию, человеку всю жизнь приходится принимать иммунодепрессанты, даже если донором был родственник, то есть генетически близкий пациенту вариант. И напротив, если донором выступает однояйцовый близнец, то пересадка происходит без всяких осложнений со стороны иммунной системы, так как у донора и реципиента одинаковые гены ГКГС и, соответственно, трансплантационные антигены. Мы в точности не знаем, почему белки ГКГС столь вариабельны, но, возможно, высокое число вариантов позволяет иммунной системе эффективнее распознавать зараженные и здоровые клетки.
Питер Парэм взял в разработку те фрагменты неандертальской ДНК, которые по расположению в геноме соответствовали генам ГКГС. Эд Грин много способствовал этой работе (а он к тому времени перебрался в Калифорнийский университет в Санта-Крузе на должность профессора); он помог определить в неандертальском геноме некоторые участки ГКГС, которые мы пропустили из-за высокой вариабельности этой генетической системы. Через год после выхода нашей статьи на очередной конференции они сделали доклад об одном из генов ГКГС: он был обнаружен у европейцев и азиатов, а также у неандертальцев. Но его не нашли у африканцев! Как было показано, неандертальцы передали европейцам примерно половину всех вариантов этого гена, а китайцам — около 72 процентов. Если принять во внимание, что неандертальское наследие составляет не больше 6 процентов современного генома, такое невероятное разрастание разнообразия именно в этом одном участке свидетельствует о какой-то важной его роли, о том, что этот конкретный ген как-то помог переселенцам выжить. Питер предположил, что неандертальцы, прожив на евразийских территориях больше 200 тысяч лет, выработали в генах ГКГС какие-то адаптации к местным болезням, отсутствовавшим в Африке. Так что новопоселенцы, смешавшись с неандертальцами, приобрели эти адаптации в готовом виде.
И соответственно, устойчивость к некоторым болезням давала носителю адаптивное преимущество, что, в свою очередь, обеспечило быстрое распространение и высокую частоту этого гена. В августе 2011 года Питер и его группа опубликовали работу с описанием своих открытий[64].
Третьего декабря 2010 года, через семь месяцев после публикации, мне прислала имейл Лора Зан, редактор журнала Science, отвечавшая за нашу статью. Она писала, что наша работа получила премию AAAS[65]. Меня не раз награждали за научные достижения, чем весьма подкрепляли мою веру в свои силы. Но эта премия имела особое значение. Она была основана в 1923 году как ежегодная награда за лучший научный труд, опубликованный в Science. Сначала премию называли $1000 Prize, хотя впоследствии сумма была увеличена до 25 тысяч долларов. Я больше всего радовался потому, что награждались все авторы статьи, то есть отмечалось коллективное достижение всего нашего консорциума. Как сказала мне тогда Линда: “Статья в Science — это уже достижение. Но лучшая статья в Science? Об этом и мечтать не всякий может”.
Я поговорил с Дэвидом и Эдом, основными соавторами статьи, и мы решили ехать в Вашингтон за премией вместе. Награждение на собрании AAAS должно было состояться в феврале 2011 года. А призовые деньги мы потратим на организацию встречи консорциума осенью 2011-го в Хорватии. Там мы планировали наметить будущие направления исследования неандертальского генома. Я предполагал, что собрание будет столь же насыщенным, как и предыдущее в 2009 году в Дубровнике. На самом деле к тому времени, как я получил письмо от Лоры, мы уже знали, что на повестке дня у нас не только неандерталец. Мы держали в руках геном еще одной вымершей формы людей, из другой части света.
Глава 22
Очень странный палец
В декабре 2009 года я поехал в Колд-Спринг-Харбор на конференцию, посвященную геному крысы. Там мне предстояло делать доклад по одному из проектов, который несколько лет велся в моей лаборатории, — по искусственной доместикации крыс. И вот иду я после завтрака из столовой в конференц-зал, и тут у меня звонит телефон. Йоханнес Краузе из Лейпцига, и голос у него какой-то необычно возбужденный. Я спрашиваю, что случилось. А он в ответ: “Вы там стоите или сидите?” — “Стою, а что?” — “Тогда вам лучше сесть”. Сажусь и сразу начинаю волноваться, вдруг что-то ужасное произошло.
Он спрашивает, помню ли я ту малюсенькую косточку, которую нам передал Анатолий Деревянко из России (рис. 22.1). Анатолий — научный руководитель Института археологии и этнографии Сибирского отделения Российской академии наук и один из ведущих российских археологов. Он начал работать в середине 1960-х и стал не только видным ученым в российском академическом мире, но и влиятельной политической фигурой. За те несколько лет, что мы работали вместе, я проникался к нему все большим уважением и
