Томас Байес — английский священник, живший в XVIII веке, — сам того не подозревая, стал центром новой религии. Такой поворот может показаться удивительным, но стоит заметить, что то же самое произошло и с Иисусом: христианство в том виде, в котором мы его знаем, изобрел апостол Павел, а сам Иисус видел в себе вершину иудейской веры. Аналогично байесианство в привычном для нас виде было изобретено Пьер-Симоном де Лапласом — французом, родившимся на пять десятилетий позже Байеса. Байес был проповедником и первым описал новый подход к вероятностям, но именно Лаплас выразил его идеи в виде теоремы.
Лаплас, один из величайших математиков всех времен и народов, наверное, больше всего известен своей мечтой о ньютоновском детерминизме:
Разум, которому в каждый определенный момент были бы известны все силы, приводящие природу в движение, и положение всех тел, из которых она состоит, будь он также достаточно обширен, чтобы подвергнуть эти данные анализу, смог бы объять единым законом движение величайших тел Вселенной и мельчайшего атома; для такого разума ничего не было бы неясного и будущее существовало бы в его глазах точно так же, как прошлое.
Это забавно, поскольку Лаплас был отцом теории вероятностей, которая, как он полагал, представляла собой просто здравый смысл, сведенный к вычислениям. В сердце его исследований вероятности лежала озабоченность вопросом Юма. Откуда, например, мы знаем, что завтра взойдет солнце? Каждый день, вплоть до сегодняшнего, это происходило, но ведь нет никаких гарантий, что так будет и впредь. Ответ Лапласа состоит из двух частей. Первая — то, что мы теперь называем принципом безразличия или принципом недостаточного основания. Однажды — скажем, в начале времен, которое для Лапласа было приблизительно 5 тысяч лет назад, — мы просыпаемся, прекрасно проводим день, а вечером видим, что солнце заходит. Вернется ли оно? Мы никогда не видели восхода, и у нас нет причин полагать, что оно взойдет или не взойдет. Таким образом мы должны рассмотреть два одинаково вероятных сценария и сказать, что солнце снова взойдет с вероятностью 1⁄2. Но, продолжал Лаплас, если прошлое хоть как-то указывает на будущее, каждый день, когда солнце восходит, должен укреплять нашу уверенность, что так будет происходить и дальше. Спустя пять тысячелетий вероятность, что солнце завтра снова взойдет, должна быть очень близка единице, но не равняться ей, потому что полной уверенности никогда не будет. Из этого мысленного эксперимента Лаплас вывел свое так называемое правило следования, согласно которому вероятность, что солнце снова взойдет после n восходов, равна (n + 1) / (n + 2). Если n = 0, то это просто 1⁄2, а когда n увеличивается, растет и вероятность, стремясь к единице, когда n стремится к бесконечности.
Это правило вытекает из более общего принципа. Представьте, что вы проснулись посреди ночи на чужой планете. Хотя над вами только звездное небо, у вас есть причины полагать, что солнце в какой-то момент взойдет, поскольку большинство планет вращаются вокруг своей оси и вокруг звезды. Поэтому оценка соответствующей вероятности должна быть больше 1⁄2 (скажем, 2⁄3). Это называется априорной вероятностью восхода солнца, поскольку она предшествует любым доказательствам: вы не исходите из подсчета восходов на этой планете в прошлом, потому что вас там не было и вы их не видели. Априорная вероятность скорее отражает наши убеждения по поводу того, что может произойти, основанные на общих знаниях о Вселенной. Но вот звезды начинают бледнеть, и уверенность, что солнце на этой планете действительно восходит, начинает расти, подкрепляемая земным опытом. Ваша уверенность теперь — это апостериорная вероятность, поскольку она возникает после того, как вы увидели некие доказательства. Небо светлеет, и апостериорная вероятность подскакивает еще раз. Наконец над горизонтом показывается краешек яркого диска, и солнечный луч «ловит башню гордую султана… в огненный силок», как в «Рубаи» Омара Хайяма. Если вы не страдаете галлюцинациями, то можете быть уверены, что солнце взойдет.
Возникает важнейший вопрос: как именно должна меняться апостериорная вероятность при появлении все большего объема доказательств? Ответ дает теорема Байеса. Мы можем рассматривать ее в причинно-следственных категориях. Восход солнца заставляет звезды угасать и делает небо светлее, однако последний факт — более сильное доказательство в пользу рассвета, поскольку звезды могут угасать и посреди ночи, скажем, из-за спустившегося тумана. Поэтому после того, как посветлело небо, вероятность рассвета должна увеличиться больше, чем после того, как вы заметили блекнущие звезды. Математики скажут, что P(рассвет | светлое-небо), то есть условная вероятность восхода солнца при условии, что небо светлеет, будет больше, чем P(рассвет | гаснущие-звезды) — условной вероятности при условии, что звезды блекнут. Согласно теореме Байеса, чем более вероятно, что следствие вызвано причиной, тем более вероятно, что причина связана со следствием: если P(светлое-небо | рассвет) выше, чем P(гаснущие-звезды | рассвет), — может быть, потому что некоторые планеты настолько удалены от своих солнц, что звезды там продолжают светить и после восхода, — следовательно, P(рассвет | светлое-небо) тоже будет выше, чем P(рассвет | гаснущие-звезды).
Однако это еще не все. Если мы наблюдаем следствие, которое может произойти даже без данной причины, то, несомненно, имеется недостаточно доказательств наличия этой причины. Теорема Байеса учитывает это, говоря, что P(причина | следствие) уменьшается вместе с P(следствие), априорной вероятностью следствия (то есть ее вероятностью при отсутствии какого-либо знания о причинах). Наконец, при прочих равных, чем выше априорная вероятность причины, тем выше должна быть апостериорная вероятность. Если собрать все это вместе, получится теорема Байеса, которая гласит:
P(причина | следствие) = P(причина) × P(следствие | причина) / P(следствие).
Замените слово «причина» на A, а «следствие» на B, для краткости опустите все знаки умножения, и вы получите трехметровую формулу из кафедрального собора.
Это, конечно, просто формулировка теоремы, а не ее доказательство. Но и доказательство на удивление простое. Мы можем проиллюстрировать его на примере из медицинской диагностики, одной из «приманок» байесовского вывода. Представьте, что вы врач и за последний месяц поставили диагноз сотне пациентов. Четырнадцать из них болели гриппом, у 20 была высокая температура, а у 11 — и то и другое. Условная вероятность температуры при гриппе, таким образом, составляет одиннадцать из четырнадцати, или 11⁄14. Обусловленность уменьшает размеры рассматриваемой нами вселенной, в данном случае от всех пациентов только до пациентов с гриппом. Во вселенной всех пациентов вероятность высокой температуры составляет 20⁄100, а во вселенной пациентов, больных гриппом, — 11⁄14. Вероятность того, что у пациента грипп и высокая температура, равна доле пациентов, больных гриппом, умноженной на долю пациентов с высокой температурой: P(грипп, температура) = P(грипп) × P(температура | грипп) = 14⁄100 × 11⁄14 = 11⁄100. Но верно и следующее:
