— Эка бородища огненна! Не хошь ли силушку спытать? Поборешь — рублем одарю. Не поборешь — нужник заставлю чистить.

Купеческие возчики с подрядчиком и постоялыми людьми тормошили Мокея: спытай, мол, не под бабой лежать!

«Сатано в искус вводит, — думал Мокей, — али я убоюсь нечистого? Отринул самого бога и нечистого такоже отрину!»

Купец наседал:

— Ай-я-яй, борода! Плечищи-то эвон какие, а силушка мякинная, што ль?

Долговязый подрядчик в поддевке верещал в самое ухо: — Не бойся, мужик. Гаврила Спиридоныч жалостливый — не убьет небось. Полежишь маленько на лопатках, а нужник ночью почистишь. Чаво там! Плевое дело.

— Спытай, паря! Спытай! — подталкивали купеческие возчики.

Купчина махнул рукой:

— Ладно, борода! Не будешь нужник чистить. Дам тебе урок: на Ишим за водой с ведрами на коромысле сходишь, бабье дело справишь.

Мокей решился: если сатана вызывает на бой, ничего не поделаешь, надо помериться силой. И вышел на круг. Боднул купца глазами:

— Обличность у тебя бабья, купец. Хоть бы усы сберег, чтоб зрить: не с бабой ли буду бороться?

Возчиков смех прошиб. Купчина рявкнул:

— Чаво ржете, мякинные утробы? А ты, борода, погоди зубоскалить. Погляжу на тебя, как ты под бабой ногами сучить будешь!..

— Не замай! — остановил Мокей. — Ты дал урок, теперь мой урок слушай. Веруешь в бога?

Купец вытаращил глаза:

— Давай бороться, а не лясы точить.

— Скажи наперед: веруешь в бога али нет?

— Ну, верую! — И купец перекрестился… двоеперстием! Мокей испуганно отшатнулся: «Единоверец! Мыслимое ли дело? Бритощекий и бритоусый! На постоялом дворе — да в единоборство со щепотниками?»

— Али ты старой веры?

— Твое которое дело, какой я веры? Моя вера самая праведная.

Мокей глухо проговорил!

— Тогда пускай тебе, купец, твоя праведная вера поможет на спине не лежать. А я тебя без бога бороть буду, слышь?

Мужики притихли: к чему речь такая? Бога-то не надо бы трогать.

Купчина не сразу сообразил, что ему сказал бородач.

— Как так без бога? Или нехристь?

Мокей чуть призадумался: кто же он теперь, отринувший бога? Как ни суди, а крещен на самой Лексе.

— Хрещен, да… отринул, — натужно вывернул Мокей. Врать он не сподобился. Что думал, держал на сердце, то и на язык ложилось. Голышком шел по миру, глядите, мол, весь тут.

— Кого «отринул»? — донимал купчина.

— Бога.

Мужики возле телег испуганно забормотали. Шутейная борьба, а разговор-то вышел не шутейный. Безбожник объявился на постоялом дворе.

— Бога?! — собрался с духом купец. — Да ты татарин али хто?

— Не зришь, что ль? Русской, а веры был старой, христианской, какая опосля Никона в Поморье да в скитах сохранилась. Да я отринул то. Веру, и бога, и самого Исуса, Как не бымши.

— Хто «не бымши»? — таращился купчина.

— Исус не бымши. И бог такоже. Придумка книжников да глагол верижников, какие умом рехнулись. Вот и побори меня, купец, да не один, а с богом, со Исусом, в какого веруешь, хоша и бороды у тебя нету. Бабья образина-то. А я без бога положу тебя, знай!

Мужики глухо проворчали: шутка ли — изгальство над богом над Иисусом Христом (для них не Исус, а Иисус)! Кто-то сказал, что надо бы проучить рыжую бороду да пинками надавать из ограды. Купца тоже пробрало до костей. Озверел.

— Без бога, гришь? Без Исуса? — и, оглянувшись на мужиков, призвал: — Будьте свидетелями, православные христиане! Биться буду с безбожником смертным боем. Слышали, как он святотаствовал? Хто экое потерпит?!

— Бить, бить надо!

Мокей ничего не понимал. Только что собственными ушами слышал, как ругались и в бога и в мать богородицу, и вдруг все ополчились на него, как на волка.

— В бога материтесь, а за бога…

Мокей не успел досказать — купчина ударил в скулу. Чуть с ног не слетел.

— Лупи его, Гаврила Спиридоныч! Лупи!

— Смертным боем безбожника…

— Под сосало ему, под сосало! — орали со всех сторон.

На крыльцо из постоялого дома и из трактира на верхнем этаже выбежали сенные девки, целовальник, заезжий лабазник, трактирщик, и все они подбадривали купчину Гаврилу Спиридоныча, чтоб он проучил смертным боем бородатого безбожника.

VIII

И пошло, завертелось, закружилось возле крыльца!..

Схватились грудь в грудь, отскакивали, снова сплывались, хватали друг друга за глотки, но держались на ногах.

Мужики со стороны, особенно возчики и приказчик, поддакивали купцу Гавриле Спиридонычу, готовые сами ввязаться в драку и отбить почки и внутренности безбожнику.

Со всей улицы сбежался народ к постоялому двору. Глазели, дивились, возгораясь жаждою настоящего смертоубийства. От одного к другому, как по веревочке, неслось, что купец бьется смертным боем с безбожником, какого свет не видывал.

Мокей собрал всю свою силушку и сноровку в драках, чтоб не поддаться купчине, а положить бы его на лопатки без кровопролития да прижать к земле, чтоб он пришел в сознание.

— Без бога, гришь? Не бымши, гришь? — осатанел купчина и, изловчившись, ударил Мокея в нос и в губы — кровь брызнула. Заехал, как кувалдой. И тут терпение Мокея лопнуло. Ахнул купчину в скулу — челюсть вывернулась. Падая, купец ударился затылком о железную чеку возле ступицы заднего колеса телеги и руки раскинул.

— Убивство! Убивство, православные! — заорал приказчик.

— Сусе Христе! Сусе Христе!

— Станового позвать! Станового!

— Вяжите разбойника!..

Мокей отпрыгнул к телеге, возле которой лежал купец, крикнул:

— Не я лез с кулаками, али не зрили?!

Кто-то запустил половинкой кирпича. Мокей успел уклониться и кирпич угодил в купца — башку проломил.

Приказчик успел достать ружье, или ему кто подал, Мокей того не знает и не сообразил даже, что было прежде: грохот ли выстрела или сильный толчок в правое плечо.

Выстрел из ружья образумил всех…

Сенные девки, подобрав длинные сарпинковые юбки, с визгом побежали на второй этаж постоялого дома, а за ними — лабазник, трактирщик, а целовальник кинулся прочь из ограды. Вскоре в ограде остались только возчики купеческого обоза и долговязый приказчик с ними.

— Шутейно, шутейно, а тут — на тебе! Смертоубийство! — бормотал один из возчиков.

— Шутейно? Али не видели, как разбойник кирпичом саданул по голове Гаврила Спиридоныча?! — подсказал приказчик, и возчики, сообразив, притихли: кирпич-то запустил один из них, свой брат.

Прислонившись к телеге, ухватившись за пораненное плечо, Мокей качал головою. Разве он зачинщик драки? Разве он ударил кирпичом? «Убивец, убивец!» — кричат. Кто убивец? Он. Мокей? Да как же это так! «Неможно то, неможно. Напраслина», — ворочалась трудная мысль, как вдруг в ограду беркутом влетел становой пристав, усатый, как морж, и шашку из ножен, а за ним два стражника с ружьями.

Приказчик и возчики купеческого обоза одним дыхом гаркнули, указав на Мокея: — Убивец!..

Мокей слушает и не понимает: оказывается, он сам полез с кулаками на купца Тужилина за то, что тот верующий в бога, а он, Мокей, безбожник, потому и убил купца кирпичом. И что приказчик, защищая себя и возчиков от разбойника, выстрелил в Мокея из ружья.

— Не убивал купца!