Помолились, пропели псалом во славу Исуса, испили из кружек святой водицы, окропленной Филаретом, и тогда уже обратили взор на еретичку.

— У, как стрижет глазищами-то, ведьма! — начал тщедушный и желчный апостол Андрей.

Филарет повелел вынуть кляп изо рта еретички. Андрей тут же исполнил.

Ефимия не могла сразу закрыть рот — до того растянулись скулы и отерпли за сутки.

Филарет выждал (не первый судный спрос!), когда Ефимия наберет воздух ртом.

— Глаголь, ведьма, пред святыми угодниками, пред образом Спасителя сущую правду, — начал Филарет. — Ежли будешь таить правду, язык вытянем щипцами и тело твое поганое жечь будем. Аминь.

Лицо Ефимии за сутки до того побледнело и обескровело, что выделялось белым пятном на фоне прокоптелых круглых бревен.

«Помоги ему, богородица пречистая», — тайно молилась Ефимия во спасение Лопарева. Про себя не думала — смерть сидела перед глазами: шестиглавая, двенадцатиглазая, пятиязыкая, неотвратимая, как рок. Знала, с такого тайного спроса не уходят в жизнь. Только на смерть.

Молила богородицу за малого сына, за Лопарева — возлюбленного, какого бог послал на один час жизни. Двадцать пять лет прожила на белом свете и только один час радость любви пережила. Не много же дано богом человеку!..

— Сказывай пречистым апостолам, какие вершат господний спрос и суд, какой тайный сговор умыслили еретики Юсковы: Данило, Третьяк, Микула, Михайла и все ихо становище. Сказывай.

Если бы могла, Ефимия плюнула бы в лицо Филарету.

— Сказывай! — рыкнул Филарет и стукнул кулаком по столу. — Али запамятовала, еретичка, как совратила святого Амвросия Лексинского? Забыла, как околдовала сына мово Мокея? Еретичка!

— Еретичка, еретичка! — гавкнули апостолы, кроме Калистрата и Ионы.

— Дайте воды, батюшка. — И голос Ефимии потух — гортань пересохла.

— Нету тут, ведьма, еретика, который дал бы те воды испить. Барин твой, щепотник поганый, шесть днев шлялся без воды по степи, а не сдох.

У Ефимии екнуло сердце: Лопарева, возлюбленного, пытать будут!

— Праведник Андрей, растопи печку да накали клюшку.

Андрей кинулся к печке. Дрова уже наложены в печку, только серянку поднеси и засунь клюшку. Что и сделал праведник. Ефимия тяжко вздохнула — пытать будут. Только бы не кричать, не смочить щек паскудными слезами, а все претерпеть без стона и не порадовать мучителей воплем.

— Сказывай, еретичка! — рыкнул старец и подстегнул своих апостолов свирепым взглядом: молчать собрались, что ли?

Тимофей, Ксенофонт и Андрей накинулись на Ефимию, как голодные псы на теплые кости:

— Ведьма, ехидна стоглавая, сказывай!..

— Не зрить неба Юсковым — огнем-пламенем пожгем!

— Пожгем, пожгем!

— Совратительница, тварь ползучая, сказывай!

— Блудница, сиречь ведьма и нечестивка, ехидна и змея стожалая, сказывай! — трясся бесноватый Андрей.

Святой Филарет узрил промах.

— Кара нам, кара! — крикнул он. — Как вы, праведники, не узрили убруса на ведьме? Как правоверна стоит, гли-ко! Аль затмение навела на вас?

Андрей испуганно попятился:

— Свят, свят! Спаси мя, владыко небесный! Свят, свят! Ксенофонт сорвал убрус (платок) с Ефимии, кинул на пол и давай топтать.

— За власы ее, за власы поторкайте! — подсказал Филарет и сам вылез из красного угла, взял свой посох из кипариса с золотым набалдашником и с острием, окованным железом, прямя спину, любовался, как Ксенофонт, Тимофей и Андрей вцепились в волосы Ефимии, готовые оторвать голову. — Такоже! Такоже! Благостно, благостно! — радовался Филарет, и в глазах его просветленных играло умиление и блаженство: еретичку изничтожают.

Но нельзя же, чтобы судный спрос закончился в самом начале, не усладив сердца. Надо пытку растянуть на всю ночь, а под утро, как надумал старец, прикончить ведьму: привязать к ногам ее по большому камню, вывезти в лодке на середину Ишима, вниз по течению — от становища верст за семь, и там утопить. «И господня благодать будет для всех, и радость великая!..»

— Чурку дайте мне. Сесть! — приказал старец. Апостолы оставили Ефимию и выкатили из-под лежанки березовую чурку. Старец торжественно сел, поправил на голове колпак и легонько ткнул острием посоха Ефимию в живот:

— Не втягивай пузо, ехидна! Али смерти испужалась? Ефимия облизнула пересохшие губы:

— Сразу бы… убили… батюшка. В сердце, в сердце ударьте посохом!

— Погоди ишшо! Смерть твоя долгая, всенощная али тренощная, как господь повелит. Ежли скажешь, какую ересь умыслили Юсковы и дядя твой Третьяк, и смерти не будет. Помилую тя и епитимью наложу малую — на месяц, не боле. Потом благословлю, и женой будешь Мокея.

Ефимия вздрогнула. Растрепанные волосы закрывали ей щеки, плечи. На лбу выступил пот. Радовалась: первую пытку перенесла без вопля.

— Лучше смерть, а женой Мокея-мучителя не буду! Филарет вытаращил глаза. Еле промигался.

— Не хочешь быть женой Мокея?

— Не хочу.

— Эко!

Филарет перекрестился, обрадовался и, обращаясь к апостолам, сказал, чтобы они не забыли: Ефимия отреклась от Мокея. По своей воле без пытки.

— Благостно, благостно! — И, помолчав, старец спросил: — Али те барин приглянулся?

Ефимия не сразу ответила.

— Сказывай!

— Мокей не муж мне, сами знаете. Не по моей воле взял меня, не по моей воле дерл?ал меня.

— Такоже.

— В Писании сказано: господь создал Еву из ребра Адамова, и она стала его женой. Так и всякая жена — из ребра мужа своего. Разве из Мокеева ребра господь создал меня?

Филарет подпрыгнул на чурке:

— Еретичка ты! Ишь что умыслила. Чтоб из Мокеева ребра да экая блудница вышла! Еретичка! — И ткнул посохом Ефимию в плечо.

Ефимия ойкнула, закусила губы. На кофте появилась кровь.

— Зрите, зрите, апостолы! Кровь-то у ведьмы черная.

На холостяной коричневой кофте да при свете свечей увидеть красную кровь было бы мудрено, но апостолы обрадовались: у ведьмы черная кровь — суд праведный.

— Сорвите с ведьмы хламье, чтоб поганое тело на суд вышло!

Расторопный Ксенофонт с бесноватым Андреем и безъязыким глухим Ионой накинулись, как черные коршуны, на Ефимию и рвали одежду руками.

— Такоже. Такоже, — умилялся Филарет, стукая в земляной пол посохом.

Наконец сорвана исподняя рубашка, и Ефимия предстала нагая. Веревки впились в ее тело, но она не чувствовала боли.

— Не стыдно вам, старцы? — Глаза Ефимии округлились и дико уставились в лицо Филарета, наливаясь смертельной ненавистью. — Вы не праведники, а собаки нечистые! Собаки! Собаки грязные, кровожадные! — Ефимия плюнула Филарету в лицо, тот подпрыгнул и ударил посохом, но промахнулся: железный наконечник посоха увяз в бревне возле шеи Ефимии. Чуть-чуть, и Ефимия отмучилась бы.

— Кляп, кляп заткните! — рыкнул Филарет, вытаскивая посох.

Апостолы подхватили с полу рванье и, как Ефимия не увертывалась, выкрикивая, что Филарет сатана, искуситель, дьявол нечистый, заткнули рот.

По телу Ефимии от плеча текла кровь.

Опьяненный зрелищем пытки, Филарет не обратил внимания на апостола Калистрата, которому вчера пообещал посох и крест золотой.

IX

Калистрат ни единым словом не очернил Ефимию. Ни вчера, ни сегодня. Похожий на патриарха Никона, с черной окладистой бородою в проседь, лобастый, вкусивший сладость престольных угощений в академии, одетый во власяницу из верблюжьего волоса, с кожаным