— Веденейка! Сыночек мой! Веденейка!

— Похвалялась: змееныша оставишь в общине? Зри, зри, ведьма!.. Душа Веденейки возрадуется на небеси, на небеси, не в преисподней!..

Ефимия в третий раз лишилась сознания… Филарет выждал, покуда удушили Веденейку, а тогда уже затянул поминальный псалом. Ефимия не очнулась. Филарет пристально воззрился на Калистрата.

— А ведь ты, Калистратушка, ведьму и словом не чернил будто?

У Калистрата задергалась верхняя губа и усы задвигались, как у тюленя.

— Подойди ко мне, Калистратушка. Праведники умучились, а ты отдыхал. Богу, поди, молился. Праведной ладонью, не кукишем. Академию духовну одолел — вера у те превеликая. Куда мне из холопьей упряжи. Потому и посох отдам тебе, и крест золотой. Духовником будешь, Калистратушка. Скоро будешь. Может, нонешним утром, а? Вот сейчас позовем верижника Луку, блудливца бабьего, спрос учиним еретику, а там и благодать будет.

У Калистрата от испуга судорогой свело правую ногу, и он невольно покособочился. Призовут верижника Луку! «Лука-то не сдюжит пытки, погибель мне!» — не успел подумать, как Филарет подстегнул:

— Што ногой дрыгаешь?

— Судорога, батюшка.

— Минует, минует судорога. Вот верижника спросим, и ты сам духовником станешь, — ехидствовал Филарет, отчаявшись на последнее: пытать верижника. Было бы куда лучше, если бы Ефимия оглаголила апостола да на судном моленье подтвердила! Не вышло того.

— Лука-то… верижник… под пачпортом ходит, — напомнил Калистрат.

Филарет знал: верижника с пачпортом на судный спрос вызывать можно только в том случае, если апостолы точно знают, что он еретик. Апостолы молчали.

— Знаменье было мне, праведники. Али не зрили, как затаилась ведьма на спросе? Отчего, думаете? Еретик меж нами. Как Иуда между апостолами Спасителя. Лука про то сам скажет. Тако будет.

Откуда-то издалека донеслось пение петухов…

— Праведник Андрей, сунь клюшкой в непотребное пузо ведьмы, чтоб в память пришла.

— Клюшка остыла, батюшка.

— Ударь клюшкой, ударь! Андрей исполнил волю старца.

Ефимия очнулась от ударов, закричала дико и страшно, уставившись на апостолов-убийц.

— Слышишь, Калистратушка? Нечистый вопит. Благостно ли тебе от вопля нечистого? Али у те язык отнялся? Ведьма! Гляди: праведник Калистрат проткнет тебе чрево. Проткнет. Гляди, гляди на апостола!.. На посох, праведник Калистратушка, сверши волю господню. Да наперед глаза выткни ведьме, чтоб нечистый чрез глаза не зрил свой смертный час и порчу бы не навел на пастырский посох. На, на, на!.. А вы, святые праведники, сядьте на лавку, отдохните.

Апостолы рады были перевести дух.

— На посох, на! Чо узрился на меня?!

И тут случилось то, чего никто ожидать не мог, и вместе с тем неизбежное.

Калистрат не взял, а вырвал посох из рук Филарета и, отскочив на два шага, неистово крикнул:

— Сатано! Сатано зрю!! Рога зрю! — И не успел Филарет опомниться, как Калистрат изо всей силы ударил его по голове, да еще раз — и посох переломился надвое. Старец опрокинулся наземь, как поганое ведро. Апостолы повскакивали с лавки, по Калистрат вдруг выхватил нож из-под рубахи и гаркнул:

— На колени, собаки! На колени! Апостолы-собаки попадали на колени… Безъязыкого Иону хватил удар — сдох в секунду…

— В духовника бес вселился, али не зрили? — подступил к апостолам Калистрат, вооруженный ножом и половинкой посоха. — Видели рога, сказывайте? Видели, как я сбил рога?! Или смерть вам как нечестивцам!

Первым опомнился праведник Ксенофонт — душитель Веденейки:

— Зрил рога, батюшка Калистрат! Зрил, зрил. На лбу Филарета. Явственно.

— А ты, Тимофей?

— Зрил, зрил, батюшка Калистрат.

— А ты, Андрей?

— Зрил, зрил. Проступили рога-то, проступили. Таперича ты, батюшка Калистрат, отец наш духовный, нетленный, благостный. Спаси нас от погибели!

Калистрат того и ждал: отныне он отец духовный, благостный и нетленный.

— Сыми крест золотой с нечестивца, праведник Андрей, мудрый и благостный апостол. Иль помрачнеет крест на шее нечестивца, и всем пропадать тогда.

— Исусе Христе, спаси нас! — молились апостолы. Калистрат предусмотрительно отступил на шаг в сторону Ефимии.

Андрей на коленях подполз к Филарету и трясущимися руками взялся за литую золотую цепь, чтоб снять крест. Филарет очнулся и схватил апостола за руки.

— Батюшка Калистрат! Помоги! А-а-а!

— Апостолы, вяжите нечестивца Филарета! Живо, живо! — И опять нож Калистрата угрожающе поднялся над головой.

Трое апостолов навалились на Филарета и содрали с шеи крест. Филарет изрыгал проклятия. Грозился геенной огненной. Апостолы моментально заткнули ему рот тряпками, содранными с Ефимии. Потом развязали Ефимию и теми же веревками стянули «отца вечного и нетленного», хоть он и отчаянно сопротивлялся. Ефимия упала и поползла возле стены к лежанке Филарета, где под подушками покоилось тело умерщвленного Веденейки. Схватила сына на руки, прижала к своей прожженной груди и ревела в голос.

Калистрату и апостолам — не до Ефимии.

Из пораненной головы Филарета текла кровь…

— Зрите, апостолы, зрите! Кровь-то черная! — подсказал Калистрат, и апостолы в один голос подтвердили, что у нечестивца Филарета кровь чернее смолы.

— Одолел сатано старца! Одолел, — наступал Калистрат, покуда апостолы не пришли в память да не кинулись в двери, чтоб призвать на помощь свирепых верижников.

Надо спешить!

— Кто повелел удушить апостола Митрофана?

— Сатано, сатано повелел! Филарет окаянный, — ответил Тимофей, самый близкий пустынник Филарета, и он же душитель Митрофана.

— Возомнил себя Исусом. Тако ли было?

— Так! Так, батюшка Калистрат!

— Кто погубил праведника Елисея? Кто повелел жечь ему брюхо, а потом на крест повязать? Сказывайте.

— Филарет погубил. Нечестивец поганый! — старался апостол Ксенофонт, душитель Веденейки. — Чрез свою гордыню, паки чрез нечистого!

— Тако, Ксенофонт. Тако!

Апостолы, в отличив от Ефимии, оказались на редкость сговорчивыми и податливыми, что воск в теплых руках.

Андрей держал золотой крест обеими руками, не зная, что с ним делать: положить ли на стол или повесить на шею Калистрата.

— Спаси нас, батюшка Калистрат, — взмолился богоугодный Ксенофонт, отвешивая поклоны. — Спаси нас! Отринь от нечестивца, сиречь зверя лютого. Ты наш духовник! Припадаю к твоим стопам, яко праведным. Воспоем аллилуйю отцу нашему духовному, батюшке Калистрату.

На коленях воспели аллилуйю, не позабыв проклясть искусителя Филарета, погрязшего в лютости.

— Еще скажу, — подступил к апостолам Калистрат, — не будет нам спасения, коль не отберем ружья и рогатины от верижников. От них вся лютость. На них стояла крепость душителя. Тако ли?

— Так, батюшка Калистрат. Так!

— Ты, Ксенофонт, реченье будешь вести с верижниками, и благодать будет тебе. Ружья и рогатины — не вериги. Потому: Филарет повелел взять ружья пустынникам в Поморье не от доброхотства, а от соблазна гордыни, какая обуяла старца. Не оттого ли, братия, Филипп наш строжайший со общиною праведников огнем пожгли себя? Не оттого ли Митрофана удушили? Не оттого ли старец напустил на нас туман и мы не зрили неба, Исуса, господа бога, а пребывали в забвении, в лютости?

— Все, все от старца Филарета. И пусть он будет проклят.

— Удушить иуду! — проверещал апостол Тимофей, и даже сам Калистрат перепугался. Легко сказать — удушить Филарета, старейшего духовника Церковного собора! «Смуте быть тогда, и мне, должно, беда будет. Али ножом пырнут верижники, али мешок на