К чему удивляться пылу реформаторов вроде Мартина Лютера, которые выступают против злоупотреблений в Церкви. Вера, говорил Лютер, должна основываться на Писании, и только. Человека следует судить по его вере в Иисуса Христа. И за одиннадцать лет, прошедших с того момента, как он прибил гвоздями к воротам церкви в Виттенберге свой список протестов, тысячи людей согласились с его доводами, хотя Церковь и объявляла этих смельчаков еретиками.

Генрих порицал Лютера, и все же Церковь, которую он так яростно защищал, теперь сама доказывала, что прогнила до основания. И это была та самая Церковь, беспрекословную преданность которой выражали и королева Екатерина, и император, и несметное число других правоверных христиан, считая любую критику разложения внутри ее покушением на саму веру. Живым воплощением этой Церкви для Анны являлся Уолси.

Она прочла несколько лютеранских трактатов, которые попали в Англию из-за границы. Придворные исподтишка передавали их друг другу и тайком обсуждали, потому как официально эти сочинения находились под запретом. Анна беседовала о них с отцом и Джорджем – оба они признавали, что в словах лютеран есть зерна мудрости. Однако традиционное воспитание в старой вере укоренилось в Анне слишком глубоко, чтобы она поверила в возможность достичь Неба честным трудом, а не через одну только веру, как утверждали лютеране. Она не могла принять отрицание Лютером пяти из семи священных таинств, из коих он оставлял неприкосновенными только крещение и Святое причастие. Однако в последние месяцы Анна начала подвергать сомнению неподкупность Церкви и даже самого папы.

«Почему это, – рассуждала она, – толковать Писание могут только те, кто возведен в священнический сан? Почему людям не позволено самим читать слово Божье?»

Казалось, светлые дни, когда Эразм Роттердамский мог свободно переводить Библию, остались в далеком прошлом, замутненные реакционной боязнью ереси. Как могут люди прийти к Богу, которого по-настоящему не знают? Некоторые нерадивые священники даже не владеют латынью!

Реформы необходимы. И Анна оказалась в уникальном положении, чтобы поспособствовать их осуществлению. Каждое слово, слетавшее с ее уст, завораживало Генриха. Она могла заставить его прислушиваться к своему мнению, а значит, была способна заложить основы для реформ и строить на этом основании, когда станет королевой. Ее наполнял восторг. Она будет владычицей, подобной библейской Есфири.

Еврейка Есфирь стала второй, любимой женой языческого персидского царя Артаксекса, после того как тот отверг свою первую супругу. Его всемогущий главный министр Аман пытался уничтожить евреев, но Есфирь вмешалась и спасла свой народ. И об Анне будут говорить так же, как о древней царице: «И кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского?»[21]

– Дорогая? – жалобным тоном произнес Генрих. – Вы слышали, что я сказал? Вы были где-то очень далеко.

– Простите, – опомнилась Анна, рывком возвращаясь к реальности. – Должна признаться, я сегодня устала.

– Тогда вам надо отдохнуть, моя милая, – сказал король и любезно удалился.

Анна была рада, что осталась одна и могла спокойно подумать. Часом позже она лежала в постели без сна, осознавая значение слов Генриха и своих собственных планов. К чему себя обманывать: Анна понимала, что ее замыслы опираются не на одни только чистые принципы. Противостояние с Церковью даст ей моральные основания предъявить претензии Уолси и королеве – защитникам устоев. Но действительно Генрих говорил всерьез об упразднении власти папы или бросил пустую угрозу в приступе раздражения?

Через два дня, когда к Анне пришли отец и Джордж, она усадила их и сказала:

– Король говорил мне, что, если Климент не даст ему развода, он уничтожит власть Святого престола в Англии.

Мгновение оба гостя безмолвствовали. На их лицах отображались изумление и неверие.

– Отец, вы ведь согласны с необходимостью реформы Церкви. Вероятно, у нас появляется отличная возможность для этого.

– Реформа, да. Но отрывать Англию от Святого престола? – Отец нахмурился. – Король и правда намерен это сделать?

– Он так сказал. Думаю, говорил всерьез. – Анна встала и начала шагать взад-вперед по галерее. – Его милость решился добиться желаемого любыми средствами. И если дойдет до разрыва с Римом, тут настанет наше время.

– Боже! – воскликнул Джордж. – Если кто и умеет держать нос по ветру, так это ты, Анна. Я уже готов пожелать, чтобы папа объявил брак короля законным, так мне хочется увидеть последствия.

– Не будь беспечным, – упрекнул его отец. – Это не шутки, за тысячу лет ничего подобного не произошло. У короля должны быть очень серьезные мотивы для подобных угроз. Он ревностно посещает мессы и ползет на коленях к кресту в Страстную пятницу. Так что может и дрогнуть. Тут ты и появишься, Анна. Твое положение самое выгодное, чтобы направить короля на верный путь. Если Климент удовлетворит его просьбу – очень хорошо, мы продолжим перебирать четки и молить святых о заступничестве. Но если нет – я скажу, да благословит тебя Господь, дочь моя! Ты поведешь нас в Землю обетованную.

Анна уставилась на него. Никогда прежде отец не выражал так откровенно своих надежд на нее и не побуждал использовать свою власть над королем в полную силу. Он фактически уступал ей верховенство и признавал, что теперь она, а не он возглавляет и придворную фракцию, и семью.

Реформы стали излюбленной темой разговоров, которые вела Анна с отцом и Джорджем темными осенними вечерами у камина в главном зале Дарем-Хауса.

– Мы, миряне, должны иметь возможность самостоятельно судить, что говорится в Библии, – заявил Джордж.

– Приведите мне хоть одну вескую причину, почему Библию нельзя перевести на английский и сделать доступной всем желающим, – с вызовом произнес отец.

– Они боятся, как бы мы не обнаружили, что Писание не дает никаких оснований для продажности Церкви. – Джордж усмехнулся. – Помните, как епископ Лондона приказал сжечь все копии перевода Уильяма Тиндейла?

Кардинал Уолси заклеймил Тиндейла как еретика.

– Хорошо, что он живет в Германии. – Анна встала, чтобы принести еще вина.

– Тиндейл был прав. – Отец осушил кубок. – Он говорил, что в наши дни ни один человек не может изучать Писание, пока не проведет лет восемь или девять под жестким давлением наставников и не вооружится ложными принципами, а к тому моменту он уже не способен ни в чем разобраться.

– Церковь хочет сохранять контроль, подвергая цензуре доступные мирянам знания, – поддержала отца Анна. – Видимо, боится, как бы мы не начали подвергать сомнению ее авторитет, если сможем сами читать Писание.

– А мы уже подвергаем, – заметил Джордж.

– Нам недоступно для чтения не только Писание, – сказал отец. – Уолси составил длинный список запрещенных книг.

– И что это за книги? – спросила Анна. – Трактаты лютеран?

– Мне не известны все, но только на прошлой неделе он кудахтал что-то по поводу одной под названием «Моление нищих». Ее написал англичанин Саймон Фиш. Он живет в изгнании в Антверпене. Уолси назвал