Дня три спустя она встретила меня в саду. Я хотел уклониться в сторону, но она сама меня остановила.
– Дайте мне руку, – сказала она мне с прежней лаской, – мы давно с вами не болтали.
Я взглянул на нее: глаза ее тихо светились, и лицо улыбалось, точно сквозь дымку.
– Вы все еще нездоровы? – спросил я ее.
– Нет, теперь все прошло, – отвечала она и сорвала небольшую красную розу. – Я немножко устала, но и это пройдет.
– И вы опять будете такая же, как прежде? – спросил я.
Зинаида поднесла розу к лицу – и мне показалось, как будто отблеск ярких лепестков упал ей на щеки.
– Разве я изменилась? – спросила она меня.
– Да, изменились, – ответил я вполголоса.
– Я с вами была холодна – я знаю, – начала Зинаида, – но вы не должны были обращать на это внимания… Я не могла иначе… Ну, да что об этом говорить!
– Вы не хотите, чтоб я любил вас, вот что! – воскликнул я мрачно, с невольным порывом.
– Нет, любите меня – но не так, как прежде.
– Как же?
– Будемте друзьями – вот как! – Зинаида дала мне понюхать розу. – Послушайте, ведь я гораздо старше вас – я могла бы быть вашей тетушкой, право; ну, не тетушкой, старшей сестрой. А вы…
– Я для вас ребенок, – перебил я ее.
– Ну да, ребенок, но милый, хороший, умный, которого я очень люблю. Знаете ли что? Я вас с нынешнего же дня жалую к себе в пажи; а вы не забывайте, что пажи не должны отлучаться от своих госпож. Вот вам знак вашего нового достоинства, – прибавила она, вдевая розу в петлю моей курточки, – знак нашей к вам милости.
– Я от вас прежде получал другие милости, – пробормотал я.
– А! – промолвила Зинаида и сбоку посмотрела на меня. – Какая у него память! Что ж? я и теперь готова…
И, склонившись ко мне, она напечатлела мне на лоб чистый, спокойный поцелуй.
Я только посмотрел на нее, а она отвернулась и, сказавши: «Ступайте за мной, мой паж», – пошла к флигелю. Я отправился вслед за нею – и все недоумевал. «Неужели, – думал я, – эта кроткая, рассудительная девушка – та самая Зинаида, которую я знал?» И походка ее мне казалась тише – вся ее фигура величественнее и стройней…
И боже мой! с какой новой силой разгоралась во мне любовь!
XVI
После обеда опять собрались во флигеле гости – и княжна вышла к ним. Все общество было налицо, в полном составе, как в тот первый, незабвенный для меня вечер: даже Нирмацкий притащился; Майданов пришел в этот раз раньше всех – он принес новые стихи. Начались опять игры в фанты, но уже без прежних странных выходок, без дурачеств и шума – цыганский элемент исчез. Зинаида дала новое настроение нашей сходке. Я сидел подле нее по праву пажа. Между прочим, она предложила, чтобы тот, чей фант вынется, рассказывал свой сон; но это не удалось. Сны выходили либо неинтересные (Беловзоров видел во сне, что накормил свою лошадь карасями и что у ней была деревянная голова), либо неестественные, сочиненные. Майданов угостил нас целою повестью: тут были и могильные склепы, и ангелы с лирами, и говорящие цветы, и несущиеся издалека звуки. Зинаида не дала ему докончить.
– Коли уж дело пошло на сочинения, – сказала она, – так пускай каждый расскажет что-нибудь непременно выдуманное.
Первому досталось говорить тому же Беловзорову.
Молодой гусар смутился.
– Я ничего выдумать не могу! – воскликнул он.
– Какие пустяки! – подхватила Зинаида. – Ну, вообразите себе, например, что вы женаты, и расскажите нам, как бы вы проводили время с вашей женой. Вы бы ее заперли?
– Я бы ее запер.
– И сами бы сидели с ней?
– И сам непременно сидел бы с ней.
– Прекрасно. Ну, а если бы ей это надоело и она бы изменила вам?
– Я бы ее убил.
– А если б она убежала?
– Я бы догнал ее и все-таки бы убил.
– Так. Ну, а положим, я была бы вашей женой, что бы вы тогда сделали?
Беловзоров помолчал.
– Я бы себя убил…
Зинаида засмеялась.
– Я вижу, у вас недолга песня.
Второй фант вышел Зинаидин. Она подняла глаза к потолку и задумалась.
– Вот, послушайте, – начала она наконец, – что я выдумала… Представьте себе великолепный чертог, летнюю ночь и удивительный бал. Бал этот дает молодая королева. Везде золото, мрамор, хрусталь, шелк, огни, алмазы, цветы, куренья, все прихоти роскоши.
– Вы любите роскошь? – перебил ее Лушин.
– Роскошь красива, – возразила она, – я люблю все красивое.
– Больше прекрасного? – спросил он.
– Это что-то хитро, не понимаю. Не мешайте мне. Итак, бал великолепный. Гостей множество, все они молоды, прекрасны, храбры, все без памяти влюблены в королеву.
– Женщин нет в числе гостей? – спросил Малевский.
– Нет – или погодите – есть.
– Все некрасивые?
– Прелестные. Но мужчины все влюблены в королеву. Она высока и стройна; у ней маленькая золотая диадема на черных волосах.
Я посмотрел на Зинаиду – и в это мгновение она мне показалась настолько выше всех нас, от ее белого лба, от ее недвижных бровей веяло таким светлым умом и такою властию, что я подумал: «Ты сама эта королева!»
– Все толпятся вокруг нее, – продолжала Зинаида, – все расточают перед ней самые льстивые речи.
– А она любит лесть? – спросил Лушин.
– Какой несносный! все перебивает… Кто ж не любит лести?
– Еще один, последний вопрос, – заметил Малевский. – У королевы есть муж?
– Я об этом и не подумала. Нет, зачем муж?
– Конечно, – подхватил Малевский, – зачем муж?
– Silence! [12] – воскликнул Майданов, который по-французски говорил плохо.
– Merci [13], – сказала ему Зинаида. – Итак, королева слушает эти речи, слушает музыку, но не глядит ни на кого из
