Дон Блас не прерывал зловещего молчания.
– Я принадлежу к самой старинной знати Гранады, – продолжал старик, – и до революции, – сказал он, задохнувшись от гнева, – я отрезал бы уши дерзкому монаху, который посмел бы не ответить мне, когда я к нему обращаюсь.
Глаза старика наполнились слезами. Робкая Инеса вынула из-за корсажа маленькие четки, освященные прикосновением к чудотворной статуе Мадонны, и ее красивые руки судорожно сжали крест. Страшные глаза дона Бласа, не отрываясь, смотрели на эти руки, затем он перевел свой взгляд на стройный, хотя несколько полный стан молодой девушки. «Черты лица могли бы быть более правильными, – подумал он, – но никогда еще я не видел такой небесной грации».
– Ваше имя дон Хайме Арреги? – спросил он наконец старика.
– Да, – ответил тот, выпрямившись.
– Вам семьдесят лет?
– Шестьдесят девять.
– Да, это вы, – сказал дон Блас, выражение его лица немного смягчилось. – Я давно ищу вас. Король, наш повелитель, соизволил назначить вам ежегодную пенсию в четыре тысячи реалов. У меня в Гранаде хранится для вас этот королевский подарок за два года. Я вам вручу его завтра в полдень. Кстати, я вам докажу, что мой отец был богатым крестьянином из Старой Кастилии, таким же старым христианином, как и вы, и что я никогда не был монахом. Итак, оскорбление, которое вы хотели мне нанести, не попало в цель.
Старый дворянин не посмел не явиться в назначенное время. Он был вдовцом и жил один с дочерью Инесой. Прежде чем отправиться в Гранаду, он отвел ее к деревенскому священнику и сделал самые подробные распоряжения, как будто не надеялся вновь с ней увидеться. Блас Бустос встретил его в парадной форме; через плечо у него была надета орденская лента. Дону Хайме он показался вежливым старым воякой, который старается придать себе добродушный вид и потому улыбается кстати и некстати.
Если бы дон Хайме посмел, он отказался бы от восьми тысяч реалов, врученных ему доном Бласом, и заодно от приглашения отобедать вместе с ним. После обеда грозный начальник полиции заставил его прочитать целый ворох документов, акт о крещении и даже свидетельство об освобождении от галер, из которого явствовало, что он никогда не был монахом.
Дон Хайме все время опасался какой-нибудь скверной шутки с его стороны.
– Мне сорок три года, – сказал наконец дон Блас, – у меня хорошая должность, приносящая мне пятьдесят тысяч реалов. Кроме того, я имею еще тысячу унций дохода, получаемых через неаполитанский банк. Я прошу руки вашей дочери доньи Инесы Арреги.
Дон Хайме побледнел. Наступило короткое молчание. Затем Блас продолжал:
– Не скрою от вас, что дон Фернандо де Ла-Куэва замешан в нехорошем деле. Его разыскивает министр полиции, ему угрожает гаррота (особый способ удавления, применяемый при казни дворян) или по меньшей мере ссылка на галеры. Я провел там десять лет и смею вас уверить, что это совсем не весело (при этих словах он наклонился к уху старика). Через две или три недели я получу, вероятно, от министра приказ перевести дона Фернандо из Альколотской тюрьмы в Гранаду. Приказ этот будет приведен в исполнение поздно ночью; если дон Фернандо сумеет в темноте бежать, я закрою на это глаза из уважения к дружбе, которой вы удостаивали его. А потом пусть он уезжает на год или два на Майорку; никто его не тронет.
Старик ничего не ответил; он был подавлен и с трудом добрался до своей деревни. Полученные деньги жгли ему руки.
«Не есть ли это, – думал он, – плата за кровь моего друга дона Фернандо, жениха Инесы?»
Дойдя до дома священника, он бросился в объятия дочери.
– Дитя мое, – воскликнул он, – монах хочет на тебе жениться!
Инеса быстро осушила слезы и попросила позволения обратиться за советом к священнику, который был в это время в церкви, в своей исповедальне. Несмотря на все бесстрастие старца, объяснявшееся его преклонными годами и саном, он заплакал. После долгого совещания было решено, что девушка либо должна согласиться выйти замуж за дона Бласа, либо этой же ночью бежать. Донья Инеса и ее отец как-нибудь доберутся до Гибралтара, а оттуда уже морем в Англию.
– А на какие средства мы будем там жить? – спросила Инеса.
– Вы можете продать дом и сад.
– Кто их купит? – спросила молодая девушка, заливаясь слезами.
– У меня есть сбережения, около пяти тысяч реалов, – ответил священник, – я с радостью отдам их вам, дочь моя, если вы считаете, что не можете выйти замуж за дона Бустоса.
Две недели спустя сбиры Гранады в парадных мундирах окружили церковь Св. Доминика. Под ее мрачными сводами даже в яркий полдень трудно разглядеть что-нибудь. А в этот день никто, кроме приглашенных, и не посмел бы войти в нее.
В боковой капелле, где горели сотни свечей, сияние которых огненным лучом прорезало сумрак церкви, можно было издали различить человека, преклонившего колена на ступеньках алтаря; он был немного выше всех окружающих. Голова его была благочестиво склонена, худые руки скрещены на груди. Вскоре он поднялся, и все увидели его мундир, увешанный орденами. Он вел под руку молодую девушку, легкая и юная походка которой составляла резкий контраст с ее печальным видом. В глазах молодой супруги сверкали слезы; выражение ее лица, сохранявшего ангельскую доброту, несмотря на терзавшее ее горе, поразило толпившийся у церкви народ, когда она садилась в карету.
Нужно сказать, что после женитьбы дон Блас стал менее жесток; казни сделались реже; осужденных не убивали, как прежде, выстрелом в спину, их просто вешали. Он стал давать приговоренным к смерти разрешение проститься с семьей перед казнью.
Однажды он сказал жене, которую безумно любил:
– Я ревную тебя к Санче.
Санча была молочная сестра и подруга Инесы. Она жила в доме дона Хайме в качестве горничной его дочери и последовала за ней в Гранаду, во дворец, где теперь поселилась Инеса.
– Когда я ухожу, Инеса, – продолжал дон Блас, – вы остаетесь с Санчей. Она очень мила, она забавляет вас; а я всего лишь старый солдат, выполняющий свой суровый долг. Я не обманываюсь на свой счет: во мне мало привлекательного. Из-за Санчи с ее смеющимся лицом я кажусь вам еще более старым, чем на самом деле. Возьмите ключ от моей шкатулки; дайте ей денег, сколько хотите, но сделайте так, чтобы она уехала, исчезла, чтобы я не видел ее больше.
Вечером, когда дон Блас вернулся домой, он сразу же заметил Санчу, занятую своими обычными делами. Ярость охватила
