Тогда министр Сартин в марте 1774 года отправил с тайной миссией в Лондон своего друга, драматурга Бомарше, естественно, под вымышленной фамилией. После длительных переговоров Бомарше удалось урезать запрошенную автором сумму наполовину. Напечатанные экземпляры были сожжены в присутствии Бомарше. Когда же писака возвратился во Францию, дабы востребовать свое вознаграждение, король уже упокоился в усыпальнице предков Сен-Дени, а Сартин не испытывал желания просить требуемую сумму у Людовика ХVI от имени мадам Дюбарри, которая в качестве государственной преступницы была заключена в монастыре Понт-о-Дам.
Последние месяцы
Год 1774 начался для фаворитки как будто бы удачно. В качестве подарков мадам Дюбарри рассылает ближайшим родственникам и друзьям свой портрет в виде Флоры кисти Друэ. 1 января она в сопровождении двух фрейлин, герцогини д’Эгийон и герцогини Мазарин, отправляется пожелать счастливого нового года королю и членам его семьи. Все визиты проходят в учтивой обстановке без инцидентов. Затем она принимает посетителей в своих апартаментах. Среди них находится пятнадцатилетний шведский офицер граф Аксель Ферзен, который был настолько ослеплен графиней, что даже не обратил потом внимания на дофину. Позднее, когда Мария-Антуанетта взойдет на престол, Ферзен станет ее любовником.
Однако вскоре начинают появляться дурные предзнаменования. Фаворитка много занималась составлением своей библиотеки с помощью эрудита аббата Рив, архивариуса герцога Орлеанского. Для библиотеки она получила экземпляр «Льежского альманаха», который содержал ужасающее предсказание на новый год: «Выдающаяся дама, из наиболее облеченных милостью, сыграет свою последнюю роль в следующем апреле». Суеверная графиня перепугалась и приказала выкупить все поступившие в продажу экземпляры, как будто это могло изменить ее судьбу.
7 апреля 1774 года Бовэ, епископ Сене, в своей проповеди метал громы и молнии, обличая мерзости мира, погрязшего в пороках. Он упомянул царя Соломона, «захваченного сластолюбием, утомленного от того, что исчерпал для своих угасших чувств все виды удовольствий, которые окружают трон», и кончил тем, что «стал искать новые виды оных в гнусных отбросах публичного распутства». Это был прямой намек на Людовика ХV и мадам Дюбарри. Епископ Бовэ был тяжелым орудием партии благочестивых особ при дворе, которая выступала против фаворитки. Проповедник зашел настолько далеко, что провозгласил с кафедры вещие слова: «Еще сорок дней, и Ниневия[58] будет разрушена!» Это пророчество неприятно поразило короля. Некоторые придворные восприняли его в буквальном смысле и начали самым неприкрытым образом дерзить фаворитке, чья незавидная судьба казалась предрешенной.
Пасха миновала, но король не исповедался. Перед отъездом двора в другой дворец он решил провести несколько дней с любимой женщиной в Малом Трианоне, где была возможность обойтись без присутствия слуг, потому что пищу там подавали на механических подъемных столах. Пришла весна, парк пестрел разноцветьем многочисленных тюльпанов и нарциссов, начинали распускаться бутоны роз.
Трудно сказать, где подхватил инфекцию немолодой король. Согласно легенде, он и фаворитка проезжали мимо похоронной процессии, и король выразил пожелание взглянуть на покойницу, пригожую молодую девушку. Потом выяснилось, что она скончалась от оспы. Вообще-то оспа тогда была чрезвычайно распространена, а прививки только начинали практиковать. Людовик ХV считал, что переболел этой хворью в легкой форме в детстве, и не опасался подхватить ее вновь.
Первые дни в Трианоне король и фаворитка провели в идиллическом уединении. Утром 27 апреля король почувствовал себя неважно, но после обеда недомогание вроде бы отпустило его и он настоял на том, чтобы поехать в экипаже понаблюдать за охотой. Вскоре он возвратился, одолеваемый приступами то озноба, то жара. Графиня попыталась успокоить и утешить его, ибо знала, какие черные мысли одолевают короля при малейшем признаке заболевания. Однако ночью ему стало настолько плохо, что пришлось вызвать доктора. Медик не поставил диагноз, но не скрыл своего беспокойства. Был призван первый хирург, который осмотрел высокородного пациента и также не высказал ничего определенного. Во всяком случае, он счел неподобающим оставлять его в Трианоне в обществе любовницы и камердинера и промолвил:
– Сир, болеть надлежит в Версале.
Короля срочно перевезли в Версаль, но оказалось, что его постель не подготовлена, и ему пришлось ждать в комнате Мадам Аделаиды. Как только больного уложили, графиня Дюбарри не отходила от его ложа. Из Парижа вызвали докторов, причем фаворитка потребовала привлечь Бордё, самое известное светило того времени. Консилиум решил, что два кровопускания и несколько клизм облегчат положение больного, но никакого диагноза так и не поставили.
В ночь с 28 на 29 апреля королю стало еще хуже. Пришлось удалить из спальни членов королевской семьи и набившихся туда любопытствующих. Три аптекаря, пять медиков и шесть хирургов принялись ломать голову над природой заболевания. Вопрос стоял о третьем кровопускании, но против него воспротивился король. Как правило, при третьем кровопускании вызывали священника: речь шла об исповеди, причащении, последнем миропомазании, обо всем, что предполагало изгнание любовницы.
Король настоял на своем, и, чтобы избежать третьего кровопускания, было решено отобрать больше крови во время второго. В результате у Людовика ХV возникла ужасная жажда. В десять часов вечера королю поднесли стакан с водой и приблизили к лицу светильник; на внезапно осветившемся лице медики увидели первые признаки оспы. Им стало ясно, что король с его изношенным организмом не перенесет этого заболевания. Но они ни слова не сказали больному. Дофина с супругой отправили в другую резиденцию – Мария-Антуанетта получила одну из первых прививок от оспы еще при дворе своей матери, но ее муж-наследник короны не должен был подвергаться риску заражения.
«Кто только мог, бежали из дворца… В этот момент … в графине Дюбарри, капризной жестокосердной фаворитке проснулась Жанна Бекю, простая девушка, не лишенная чувства благодарности. Жанна одна не покидала короля. Старый развратник, король блестящей мишурной Франции, быстро приближавшейся к революции, умер на руках проститутки, его прихотью получившей огромную власть».
Жанна тем временем предавалась горю в своих апартаментах, проливая безутешные слезы. Придворные обвиняли ее в том, что она попустительски отнеслась к здоровью короля. Дочери Людовика подчеркнуто игнорировали фаворитку. Начались бдения у постели больного. Днем вокруг нее собирались дочери, ночью их место занимала Жанна. Придворные валом повалили из Версаля. Дюбарри стойко проводила все ночи у постели любимого человека. Для женщины, весь смысл существования которой заключался в сохранении ее красоты, это был героический поступок.
На пятый день заболевания король почувствовал себя настолько хорошо, что занялся будущими выборами во Французскую академию.
