— Я всегда готов услышать их от вас.

— Почему бы вам не пригласить доктора Шушнига посетить Вас в Берхтесгадене? Это короткая поездка, и если вы, и он могли обсудить вопросы, то он мог бы обнаружить, что ваши намерения относительно австрийцев не так уж тревожны, как он себе представлял.

— Это то, что я поручил организовать Папену, но ему это не удалось. Папен докладывает, что Шушниг боится. Он что себе думает, что я могу нанести вред гостю?

— Я не знаю, герр Гитлер. Этот вопрос не возникал в нашем разговоре.

— Как вы думаете, вы могли бы убедить его приехать?

— Я боюсь, что если я сделал бы такую попытку, то я стану вам полностью бесполезным. Мое преимущество заключается в том, что я любитель искусства и гражданин мира. Я встретил доктора в частном порядке, и мы говорили по-приятельски. Он спросил моего совета, и я дал ему. Но если я вернусь в Вену с сообщением от вас, то я утрачу этот свой статус и во всех глазах стану определенно вашим агентом. Когда я отправлюсь в Лондон или Париж, эта репутация последует за мной, и я больше не смогу услышать, что говорят мои друзья в министерстве иностранных дел Великобритании, и что они планируют делать в отношении Вены.

"Я полагаю, что это так", — неохотно признал фюрер, потому что он не любил отказываться от того, что хотел. Вслед за отвлекающим манёвром Ланни, он потребовал: "Что будут делать британцы?"

— Я должен сказать, что в основном это зависит от одного фактора, удастся ли вам убедить Уайтхолл, что ваша конечная цель Москва.

— Что еще я могу сделать, чтобы убедить их? Разве я не подготовил и подписал Антикоминтерновский пакт с Италией и Японией?

— Это совсем не то же самое, если сказать, что вы собираетесь использовать свои армии против России.

— Неужели они ожидают, чтобы я сказал это? Где? И как? В публичной речи? Должен ли я установить дату, когда начнётся наступление?

Ланни улыбнулся. — "У вас, великих людей, есть свои собственные способы известить друг друга, Exzellenz. Иногда кивка достаточно".

— Zum Teufel! Я кивал столько, что свернул себе шею. Я сказал каждому государственному деятелю, которого я встречал, что моя ненависть к еврейскому большевизму является фундаментальной, и я считаю своей первоочередной обязанностью уничтожить его.

— Вы поручаете мне сказать это за вас, герр рейхсканцлер?

— Конечно, и я буду благодарен вам за эту услугу, как и за многие другие.

На этом, казалось, можно было бы оставить эту тему, и Ланни резко сказал: "Кстати, герр рейхсканцлер, могу ли я доложить по вопросу о Дефреггере?"

"Конечно, пожалуйста", — был ответ, и Ланни открыл портфель, который он принес. Ему было непросто получить фотографии полдюжины картин, которые он одобрил, и теперь он провел приятные полчаса, читая свою учтивую лекцию и слушая ответы своего клиента. Ади действительно любил искусство, и никогда не уставал рассказывать своим гостям, что он предпочел бы быть художником, и что если мир это позволил бы ему, что он немедленно удалился бы рисовать пейзажи и создавать дизайн зданий до конца своих дней.

Ему понравились все эти картины, и он сказал, что был бы рад иметь их все, если бы мог себе это позволить. Ланни, который прямо сейчас не думал о комиссионных, отметил: "Цены на две или три мне кажутся чрезмерными, и я бы посоветовал вам, если вы думаете идти в Вену, подождать, пока не утвердитесь там, и тогда я мог получить гораздо лучшую цену для вас". Он улыбнулся, а будущий завоеватель мира начал смеяться, хлопая себя по коленям. Он смотрел на Ланни и продолжал посмеиваться, потирая бедра.

Так что умный и такой бескорыстный агент заслужил свою награду, и фюрер потребовал: "А как насчет Дэтаза?"

— Я думал над этим, Exzellenz, и то, что я хочу сделать, это выбрать полдюжины из наших лучших пейзажей и либо отправить их, или привести их к вам, и дать вам возможность сделать выбор. Я вернусь на Ривьеру и сразу займусь этим, если вам это нравится. А если вы все еще в настроении поэкспериментировать с моим польским медиумом, то я мог бы вернуться с ней, она старая женщина и не привыкла путешествовать в одиночку, особенно в иностранное государство.

— Я заинтересован в том, что вы говорили мне об этой женщине, герр Бэдд, но я должен помнить, что я глава государства, и то, что я делаю, является примером, которому следуют миллионы. Я, ни в коем случае, не могу дать повод говорить, что я проявляю даже поверхностный интерес к духам.

— От меня не будет никакой утечки, Exzellenz, и я предполагаю, что вы можете контролировать своё собственное окружение.

— Вы предполагаете, что у меня есть власть, которая недостижима для любого публичного человека. Все, что происходит в моем доме, становится достоянием всей Германии через несколько дней.

— Позвольте мне сделать предложение. Недавно у меня был сеанс с Прёфеником, который говорил мне, что он знает вас.

— Я не видел его много лет, но я имел с ним дело в старые времена. Он был другом Хануссена, и они иногда вместе выступали.

— Он отметил, что герр Гесс видит его часто.

— Да, Руди никогда не успокоится, пока какой-нибудь астролог не одобрит то, что он делает. Ему всегда удается найти одобрение, если он позволяет им знать то, что он хочет.

— Мне кажется, что герр Гесс может пригласить мадам Зыжински. Предположительно он сделает это, что если бы вы его попросили.

— Руди моё второе я, он мой заместитель.

— Ну тогда, мадам может приехать в Берхтесгаден в качестве его гостя, и вы могли бы дать понять, что у вас нет никакого интереса к ней. Если она будет в доме, и вы захотели бы ее видеть, что, безусловно, это может быть организовано без привлечения внимания.

"Jawohl", — сказал фюрер. — "Привезите ее с собой. Видите, как это. Я вам представлялся своевольным человеком, делающим все, что ему угодно, но в действительности я раб моего немецкого народа, и я не хозяин даже в моем собственном доме".

"Вы принадлежите истории, герр рейхсканцлер", — сказал американский почитатель.

Ланни сел на поезд в Париж, где у него был собственный автомобиль и его друзья. Золтан только что вернулся из Нью-Йорка, полон новостями о тамошних художественных выставках. Они говорили на профессиональные темы совершенно открыто, и у них не было никаких секретов друг от друга, за исключением того, что Ланни не мог назвать важного человека в Берлине, для которого он только что приобрел пару работ Дефреггера по совету Золтана. Золтан мог предположить, что это был Геринг, и это никому не могло