Дальше – больше. Она провозгласила, что нашла «гениальное решение» отрывка: мы должны будем «играть в полной темноте и шёпотом» (ПРАВДА, НЕ ВРУ!), но при этом в зале все будут нас слушать, замерев от волнения…
Мы содрогнулись. И начали воплощать. Но нужно было знать Саню Котова. Сколько тихих саркастических замечаний он прошипел «между строк»! В результате, к счастью, Алексеева от репетиций отрывка и от нас отказалась… УРА, УРА, УРА!!! (А может, мы, глупые, чего-то не поняли и не оценили?!)
На том же втором курсе, глядя на профессиональную игру Наташи Гундаревой – даже в этюдах, – я решила, что занимаюсь не своим делом, что я так никогда не смогу и что нужно возвращаться в цирк, по которому я невыносимо скучала…
Цирк мне снился, причём так реалистично, в деталях, что это было не похоже на сон: вот я сижу в гримёрной перед выходом, «рисую лицо»… Иду по лестницам и коридорам, стою за кулисами – последняя разминка, я волнуюсь. Слышу, как инспектор манежа объявляет мой выход… Музыка… Распахнулся занавес… Я выбегаю… Поднимаюсь на трапеции под купол… Отрабатываю весь свой номер… Трапеция опускается… Поклон… Аплодисменты… я убегаю в свою гримёрку, но уже по дороге понимаю, что это был сон, что я в цирке больше не работаю, и я плачу, плачу, плачу… И в слезах просыпаюсь…
И в то же время в училище я сильно начинаю сомневаться в своих способностях. Я же вижу, как играет Наташа Гундарева. Я на всю жизнь запомнила её этюд «на оценку факта» без слов: Наташа подробно и драматично разыграла историю с получением телеграммы, в которой сообщение о смерти любимой бабушки…
До сих пор вижу Наташины глаза, когда она разворачивает «телеграмму», читает, сначала не очень понимая, что там написано, потом осознает. Из неё словно уходит воздух… Она оседает на пол рядом с диваном… Лицо будто каменное. И вдруг по неподвижному лицу из глаз начинают струиться по щекам крупные слёзы…
Мы все потрясены. Когда во время обсуждения этюдов дошла очередь до Наташиного и Юрий Васильевич спросил её, о чём она в этот момент думала, Наташа начала рассказывать, что, когда до её разума стало доходить, ЧТО в телеграмме, она неожиданно вспомнила детство, ещё не старую добрую свою бабушку, как она поила её вкусным киселём. И вот она понимает, что её больше нет, что она никогда её не увидит…
Она так рассказывала, что некоторые из нас плакали (и я в том числе), ясно представляя себе эту ситуацию…
Наташа уже тогда была настоящая, готовая артистка. Правда, она, Юра Богатырёв, Лена Сатель и ещё кто-то из сокурсников несколько лет занимались в актёрской студии при Дворце культуры ЗИЛа, которой руководил Сергей Штейн, очень сильный режиссёр и педагог. И ребята уже владели профессией. Но это неважно – если бы не было таланта, направлять было бы нечего…
Странное дело – наш курс состоял из очень способных и талантливых студентов, но он не был дружным. Мы не стали одной семьёй. Пожалуй, только на первом курсе, в эйфории от того, что мы поступили, мы учимся, мы щукинцы, – мы дурачились все вместе в аудиториях, ожидая начала занятий…
Юрочка Богатырёв и Костя Райкин
Юра Богатырёв – душа курса, наш «белорозовый», «зефир», «пельмень» – сидел за пианино (инструменты стояли практически во всех аудиториях), играл и пел своим чудесным ироническим баритоном: «Конфетки-бараночки» или «А на кладбище всё спокойненько», а мы все орали дурными голосами, подпевая слова песен, скакали по столам и по полу (Костя Райкин – в образе мартышки) и по-настоящему веселились. Даже и в голову не могло прийти, что слова песни: «а на кладбище…», да ещё вместе с танцем – кощунственны. И тем более никто не мог предугадать, что спустя двадцать лет эти слова будут неуместно звучать в голове на Юрочкиных похоронах, на кладбище…
Тогда мы просто безоглядно и бездумно веселились…
А Костя вообще любил подурачиться. У него была такая экстремальная, всех шокирующая шутка: если кто-то в буфете ронял, например, бутерброд или коржик, Костя броском пантеры кидался, хватал упавшее на пол, отправлял в рот и моментально съедал, к изумлению окружающих (как это… сын великого Райкина?!)… А потом начинался гомерический хохот – Костя хулиганил смешно и талантливо…
Конечно, Косте было нелегко – фамилия обязывала. Но Костя – невероятный труженик. Он работал над собой, репетировал дома перед зеркалом, «семейный совет Райкиных» смотрел, слушал и обсуждал все его работы – от этюдов до ролей в дипломных спектаклях. Ну и, слава Богу, он много читал и старался «образовываться». Писал стихи. Скажете, в такой интеллигентной семье не могло быть по-другому?! Могло, могло!!! И примеров тому – великое множество…
Костя и Юра дружили, как могут дружить полярно разные люди. Хотя была объединяющая их черта характера – некоторая застенчивость и неуверенность в своих силах, черта абсолютно неоправданная объективно, но, возможно, благодаря этому они были очень требовательны к себе…
Костю на курсе звали Котя (так звали его в семье) или Кинстя (по-моему, так звала его колоритная нянька-татарка).
А Юру, те, кто его любил, звали Юрочка. Я Юрочку любила. Люблю и сейчас, когда уже много лет его нет с нами…
На всех лекциях и занятиях Юрочка держал на коленях блокнот или альбом и делал наброски. У него всё время шла такая параллельная жизнь – артиста и художника. И даже не знаю, кого в нём больше…
Юрочка очень ценил сдержанную внутреннюю красоту, духовность. Он любил польский кинематограф 60-х – 70-х. Его любимой певицей была Лена Камбурова. Он боготворил Эфроса, обожал его музу – Ольгу Яковлеву. По большому счёту – Юра абсолютно эфросовский актёр, но так сложилось, что после Щукинского училища Юра и Костя попали в «Современник». И если Костя ещё как-то нашел себя в этом театре, то Юрочка там был совсем не на месте. Выручало кино…
Перед глазами стоит картинка, и я улыбаюсь, вспоминая это. Мы готовились к экзамену: я, сокурсница Томочка и Юрочка. Готовились у меня дома на Суворовском бульваре. Лето. Жара. У Юрочки к тому же болит зуб (или голова, не помню!). Мы с Томочкой сидим, читаем. Открыта дверь балкона, и Юрочка, которому совершенно не хочется заниматься, то и дело выходит на балкон. На балконе в ящиках цветёт душистый табак, который по-сумасшедшему пахнет. Жарко, но воздух чистый и прозрачный – Новый Арбат (простите, проспект Калинина!) ещё не соорудили,
