— Елизово, — время от времени скупо комментировал Дунаев. — Мильково… Майский… Козырёвск…
К исходу третьего часа полёта старенький Ми-8ПА заметно устал: начал, время от времени, значимо подрагивать, а также резко, без предупреждений, «нырять» в разные стороны и вниз. Самочувствие питерских гуляк заметно ухудшилось: все легкомысленные разговоры стихли, а им на смену пришло глухое покашливание, сопровождавшееся дружным болезненным оханьем.
В какой-то момент даже терпеливый Клык не выдержал и несколько раз подряд жалобно взвизгнул, мол: — «Совершенно дурацкий и непотребный вид транспорта! Болтает и болтает. Того и гляди, стошнит… Опа, опять рухнули в очередную воздушную яму. Мать его… Как же блевать хочется. Прямо-таки неудержимо… А ещё и не видно ничего толком… Братец, надо будет по прилёту — в обязательном порядке — разжиться дельным мотодельтапланом. Ну, очень надо… Как, вообще, можно беспроблемно жить-существовать без надёжного и комфортабельного мотодельтаплана? Или, допустим, гидромотодельтаплана? А?».
— Никак нельзя, — согласился с псом Тим. — Попробуем разжиться. Обещаю. Точка.
— Подлетаем к Ключам, — любезно предупредил Сан Саныч. — Ухватись, Брут, покрепче. Одной ладонью за скамейку, а другой — вон за ту кожаную петлю, свисающую с потолка…
Предупреждение оказалось своевременным — вертолёт, резко накренившись по отношению к линии горизонта, заложил широченную дугу.
— Гав-в-в! — неуклюже повалившись на бок, от души возмутился Клык, мол: — «Что творите, сукины дети? Уроды грёбаные и недоделанные. Фокусники хреновы, а не дисциплинированные российские пилоты. Из-за вас, гнид пьяненьких, спиной ударился о ножку скамьи. Уточняю, о железную и ребристую ножку. Так вас всех и растак. Оптом и в розницу. И в хвост, и в гриву…».
За иллюминаторами дружно замелькали местные пейзажи: извилистая речная долина, множество крохотных озёр, ярко-зелёные ковры лесов и лугов, поселковые дома и домишки, тёмно-коричневые горы и, конечно же, величественные вулканы.
Наконец, вертолёт приземлился.
— Попрошу на выход, господа, граждане и товарищи! — насмешливым басом объявил пилот. — Вещички попрошу не забывать. Включая, понятное дело, пустые банки и бутылки, целлофановые пакеты из-под чипсов, а также промасленные газеты, в которые были завёрнуты бутерброды с ливерной колбасой и жареные куриные окорочка. И про окурки, мать вашу развратную, не забывайте…
Они, подхватив багаж, покинули усталый вертолёт и по гравийному лётному полю отошли метров на семьдесят-восемьдесят в сторону.
— Гав-в, — негромко попросил Клык.
— Предлагаешь слегка передохнуть и вволю подышать свежим камчатским воздухом? — избавляясь от рюкзака и баулов, понятливо улыбнулся Тим. — Мол, лапы совсем не слушаются и ушастая голова слегка кружится? Не вопрос, дружище, дыши… Саныч, ты как? Сильно торопишься?
— Не очень. Можно и перекурить. Лишним не будет…
Остальные же пассажиры, не останавливаясь, направились к полосатому шлагбауму, за которым располагались встречающие. И не просто — «не останавливаясь», а ещё и распевая при этом в двенадцать лужёных глоток одну широко-известную в геологической среде (по словам Сан Саныча), песенку:
Наш фрегат давно уже на рейде.Спорит он с прибрежною волною.Эй, налейте, сволочи, налейте!Или вы поссоритесь со мною…Эй, налейте, сволочи, налейте!Или вы поссоритесь со мною…Сорок тысяч бед — за нами следом,Бродят — словно верная охрана.Плюньте, кто на дно пойдёт последним,В пенистую морду океана.Плюньте, кто на дно пойдёт последним,В пенистую морду океана…Эх, хозяйка, что же ты, хозяйка?Выпей с нами. Мы сегодня платим.Отчего же вечером, хозяйка,На тебе — особенное платье?Отчего же вечером, хозяйка,На тебе — особенное платье?Не смотри — так больно и тревожно!Не буди в душе моей усталость.Это совершенно невозможно,Даже — до рассвета — не останусь…Это совершенно невозможно,Даже — до рассвета — не останусь…Смит-Вессон, калибра тридцать восемь,Верный, до последней перестрелки.Если мы о чём-нибудь и просим,Это чтоб подохнуть не у стенки.Если мы о чём-нибудь и просим,Это чтоб подохнуть не у стенки…Прозвучало — эхо, эхо, эхо…Эй вы, чайки-дурочки, не плачьте!Это — задыхается от смехаМоре, обнимающее мачты…Это — задыхается от смехаМоре, обнимающее мачты…Наш фрегат давно уже на рейде.Спорит он с прибрежною волною.Эй, налейте, сволочи, налейте!Или вы поссоритесь со мною…Эй, налейте, сволочи, налейте!Или вы поссоритесь со мною…Бодрая и симпатичная песенка, ожидаемо утонув во взаимных приветственных воплях, стихла.
— Вон тот УАЗик — мой, — невозмутимо указал дымящейся сигаретой Дунаев. — И вас, ребятки, до Серёгиного дома могу подбросить. Вы же в прежнем жилье Томаса остановитесь?
— Ага, там. Подкинешь — спасибо скажем, — улыбнулся Тим. — Кстати, а когда ты собираешься выезжать на Безымянное месторождение?
— Послезавтра, в районе пополудни. Если хочешь, то и тебя с псом прихвачу на броню. Непосредственно на месте и ознакомитесь со строительством нашей дороги. Проконтролируете, так сказать, не откладывая в долгий ящик. Потом — на попутном транспорте — и в посёлок вас вернём… Так как, договорились?
— Замётано, не вопрос… Саныч, а что случилось с Ключами?
— В каком смысле?
— В самом прямом. Когда вертолёт перед посадкой заложил полукруг, я в иллюминатор пялился. Чётко было видно, что часть посёлка заброшена — сплошные полуразрушенные крыши и характерные почерневшие развалины. Словно бы бомбёжка была совсем недавно.
— Бомбёжка, говоришь? — загрустил Дунаев. — Пожалуй, что и так. Это хвалёная рыночная экономика объявила Ключам беспощадную войну, причём, без правил и милосердия. Ну, и разбомбила — своими реформами неуклюжими — всё на хрен… Рассказываю. В начале восемнадцатого века здесь размещался крупный казачий острог — «Нижнекамчатск». Но в далёком 1731-ом году полыхнул (из-за непомерно-высокой ясачной пошлины), бунт камчадалов, и острог был сожжён дотла. Вот, на его развалинах потом и заложили Ключи. И население посёлка долгие-долгие годы неуклонно росло. А в 1992-ом году, когда оно перевалило за одиннадцать тысяч, Ключам даже был присвоен статус — «города». Тогда здесь производство было поставлено на широкую ногу, а самым крупным предприятием являлся леспромхоз, на котором заготовляли-обрабатывали древесину ели и лиственницы. Перерабатывающий завод работал в три смены, а львиная доля произведённых пиломатериалов экспортировалась в Японию. А ещё при Ключах был организован крепкий совхоз, собиравший по осени приличные урожаи картофеля, турнепса, моркови, свеклы и капусты. Да и совхозное стадо было, отнюдь, немаленьким… Пришли Времена смутно-мутные, и всё это накрылось медным тазом. Совхозные поля заросли напрочь, леса теперь заготовляется в разы меньше, люди, не находя достойной работы, либо уезжают на Большую Землю, либо переквалифицируются в браконьеры. Диалектика — штука упрямая и безжалостная… В 2004-ом году Ключи опять стали — «посёлком». А сейчас здесь проживает от силы пять тысяч человек, и то, включая военных, обслуживающих полигон «Кура». Поэтому и заброшенных домов так много… Ну, перекурили?
— Перекурили, — подтвердил Тим.
— Душу я тебе излил?
— Частично, скорее всего.
— Ладно, демагог брутальный, хватаем вещички и шагаем к машине…
Геологический УАЗик, вволю поколесив по посёлку, остановился возле отдельно-стоящего рубленого дома под шиферной крышей.
— Десантируемся, доблестные сотрудники ЮНЕСКО, — скомандовал Сан Саныч. — И я тоже, пожалуй, вылезу: помогу вам вещички выгрузить, перекурю… Вот они, ваши
