Если рассуждать логически, паспорт принадлежал избитому человеку, но уловить сходство тонких, красивых черт на снимке с распухшей массой, в которую превратили лицо жестокие удары, было трудно. Впрочем, начальник патруля все же отправил одного из своих подчиненных в ближайшую больницу – это был Элизабет-кранкенхаус[27] на Лютцовштрассе, – чтобы прислали карету за этим несчастным. Конечно, судя по нансеновскому паспорту и неудобосказуемой фамилии, это был русский, однако все же какой-никакой, а человек, тварь Божья, поэтому ему следовало оказать помощь. Правда, русские завели свою амбулаторию Красного Креста на Мариенштрассе, 30, однако сейчас, по позднему времени, она была уже закрыта, да и палат для пациентов там не имелось, так что Элизабет-кранкенхауз оставался единственным спасением для этого бедолаги.
Териоки, Выборгская губерния, Россия, 1916 год
Внезапно кусты снова затрещали, и от соседнего забора показался бегущий сломя голову Дмитрий Ильич:
– Забыл! Камфору забыл!
Анатолий дважды растерянно моргнул, а отец уже проскочил в дом и вылетел оттуда, сжимая в кулаке пузырек темного стекла – раствор камфоры на персиковом масле, который готовил он сам для подкожных впрыскиваний. Спрыгнул со ступенек террасы, но тут же с криком повалился на траву, высоко вскинув руку, в которой держал пузырек, чтобы тот не разбился.
– Папа!
Анатолий одним прыжком оказался рядом, вгляделся в мигом побледневшее лицо отца:
– Что? Нога? Как нога? Не перелом?
– Ерунда, вывихнул лодыжку, – прохрипел Дмитрий Ильич, с профессиональной стремительностью ставя диагноз. – Вправь! Быстро, ну!
Анатолий не зря был студентом-медиком, да еще сыном хирурга: вправить вывих, даже самый сложный, ему ничего не стоило. Короткий, болезненный крик отца – и лодыжка встала на место.
– Потерпи, сейчас наложим тугую повязку, – пробормотал Анатолий, намереваясь подхватить отца на руки и внести в дом, однако Дмитрий Ильич властно приказал:
– Некогда! Возьми вон фартук, затяни. Потом отнесешь меня к Филатовым. Там нельзя ни минуты терять!
В голосе его была такая тревога, что Анатолий не стал спорить: расстегнул сандалию отца, осторожно ее снял и использовал вместо лубка, зафиксировав вправленную лодыжку с помощью материнского кружевного фартука, висевшего на перилах террасы. В другое время он не преминул бы поиронизировать, да и отец посмеялся бы над собой, но сейчас Дмитрия Ильича буквально колотило от беспокойства, причем отнюдь не за себя, поэтому Анатолий предложил:
– Давай я сбегаю к соседям. Что, подкожное впрыскивание нужно сделать?
– Да, мальчику с сердцем худо, – сказал отец, пытаясь приподняться. – Но тебя одного они не впустят, бери меня на руки, неси!
Анатолий послушно поднял Дмитрия Ильича на руки и, спотыкаясь от тяжести, зашагал к забору, разделяющему участки.
Только он вошел в калитку, как на крыльце появился угрюмого обличья человек с бородой в косоворотке и поддевке. При виде его Анатолий неожиданно вспомнил, как в 1911 году они с матерью возвращались от киевских родственников. С ними был двоюродный брат Анатолия, годом его младше, которого они возили с собой. За несколько дней до этого в киевском театре был убит Столыпин, все находились под впечатлением этого ужасного события. Только отъехали, к ним в купе вошел какой-то человек в поддевке и косоворотке, в смазных сапогах, простонародного, развязного вида, которого хотелось назвать мужиком. Он бесцеремонно занял свободное место и, не обращая внимания на детей, начал вести себя настолько нахально и назойливо, что тринадцатилетний Анатолий, не выдержав, завизжал, чтобы «мужик» пошел прочь от мамы, не то он его застрелит.
Разумеется, стрелять было не из чего, но, заслышав его истошный крик и испуганный голос госпожи Башиловой, в купе заглянул кондуктор. Можно было ожидать, что мужик извинится, однако он сидел развалясь и только похихикивал, глядя на переконфуженного кондуктора.
Мать Анатолия взмолилась перевести ее с детьми в другое купе, что кондуктор и исполнил. Вскоре, уже в Петербурге, Анатолий, рассматривая картинки в журнале «Огонек», воскликнул: «Мама, смотри, этот человек ехал с нами в вагоне из Киева!» Мать сначала не поверила, но, взглянув на картинку, так и ахнула, узнав нахального вагонного соседа. Под картинкой было написано: «Григорий Распутин».
Вот и сейчас в первую минуту Анатолию показалось, что перед ними Распутин, однако появившийся на крыльце человек напоминал его только одеждой и звероватым видом.
– Это мой сын, – крикнул Дмитрий Ильич. – Я ногу вывихнул, не могу идти, не могу стоять. Помоги, Клим!
Человек по имени Клим перехватил Дмитрия Ильича из рук Анатолия легко, будто малого ребенка, и понес было в дом, но Дмитрий Ильич сказал:
– Пусть сын укол сделает! Я не смогу сидя! Пропусти, Клим!
– Сами знаете, господин Башилов, что не велено, никак нельзя… – начал было Клим, однако в это мгновение из-за его спины появилась невысокая плотненькая девушка в белой свободной блузе и светлой юбке. Ее русые волосы были заплетены в две короткие толстые косы и перекинуты на грудь.
– Ваш сын? – спросила она встревоженно. – Вы ручаетесь за него, Дмитрий Ильич?…
– Как за себя, – твердо ответил Башилов-старший, и девушка пристально взглянула на Анатолия своими светлыми глазами.
На вид ей было пятнадцать-шестнадцать лет, однако смотрела она по-взрослому серьезно и проницательно.
Анатолию показалось, что он уже где-то видел эту девушку, но сейчас не мог вспомнить где, а главное, не понимал причин для того, чтобы мерить его этим испытующим и даже подозрительным взглядом. Его поразило, что она не смутилась, не покраснела, не заиграла глазами – словом, никак не отреагировала на красоту его лица, а последнее было настолько для него привычно, что надоело до тошноты. Но сейчас такое равнодушие, тем более от столь юного существа, не в шутку уязвило.
Он сам смутился, рассердился из-за этого и вызывающе бросил:
– Отец ногу вывихнул, так спешил доставить камфору вашему брату, а вы тут время тратите, чтобы меня рентгеном просветить!
Если он надеялся, что девушка растеряется, услышав слово, которое, конечно, не каждому-всякому было знакомо, то надеялся напрасно. Она только высокомерно вздернула голову и взглянула на Анатолия свысока, хотя вообще-то едва ли доставала ему до плеча. Но вот как-то так это у нее получилось – взглянуть свысока…
Но тут из дома донесся женский испуганный голос:
– Аня, скорей!
Девушка вздрогнула и, велев мужику:
– Пропусти, Клим! – бросилась в дом, сделав Анатолию приглашающий жест.
Он в два прыжка, через ступеньки, вскочил на невысокое крыльцо, чувствуя спиной колючий взгляд мужика, и прошел следом за девушкой сначала в сени, потом в просторную комнату, а затем в небольшую комнатку, где на кровати неподвижно лежал мальчик лет одиннадцати-двенадцати – бледный впрозелень.
Глаза его были незряче устремлены к потолку, на лице застыло испуганное выражение, он слабо хватал
