Иванов понял, что делать здесь больше ему нечего. Было некоторое разочарование, но ни страха, ни удивления он не испытал и чувствовал себя, как после приятного, фантастического сна.

— Ну, спасибо и за это, — сказал он и взялся за фуражку.

Старик молча кивнул головой, старуха лежала у него на правой руке и все еще охала и вздыхала.

На улице был розовый день, Этна казалась окрашенной нежными голубыми тонами. Зеленые, темно-красные и золотые блики прыгали по гребням небольших волн.

Легко и просто пришел он в порт, подозвал лодочника и доехал к трапу парохода.

Здесь все, кроме вахтенного, спали.

Иванов прошел в свою каюту, быстро разделся и заснул. Его едва добудились в завтраку. Настроение стало чудесным: казалось, что помолодел лет на десять. За столом он рассказал все то, что видел вчера, но товарищи-помощники и сам капитан подняли его на смех и хохотали так искренне, что стало даже обидно.

Старший помощник Юрченко, кашляя, произнес:

— И кому ты очки втираешь, ведь мы же вместе были в таверне и вместе усидели четыре кувшина «кьянти», из которых на твою долю пришлось три, и вместе вернулись…

— Как это вместе? — вот он был на вахте и видел, что меня лодочник привез.

— Ни черта я не видел…

Иванов задумался и вспомнил, что, действительно, когда он поднимался по трапу, стоявший на вахте помощник обернулся к нему спиной и смотрел в бинокль в противоположную сторону.

Уходили годы, как вода.

Но случилось несчастие, которое вдруг все переменило.

Однажды Иванов полез в трюм посмотреть, правильно ли размещен балласт. В это время на лебедке спускали большую гранитную глыбу. Рабочий не успел вовремя крикнуть «стоп», и тяжеловесная махина одним уголком придавила Иванову три пальца на правой руке. Три месяца он болел. Еще полгода судился с обществом и высудил пенсию — 2 400 руб. в год.

Иванов мог бы найти еще другую службу, но ему казалось, что пора отдохнуть.

Летом он переехал поближе к морю и нанял две комнатки в доме лавочника.

Хозяева считали Иванова чудаком, но дорожили им, как верным плательщиком. Было у них две дочери- гимназистки, шестнадцатилетняя Надя и тринадцатилетняя Соня. Надя блондинка, Соня брюнетка. Девочки скоро привыкли к Иванову, даже не замечали его, иногда неодетые умывались в его присутствии и, вообще, для них он был никто.

Иванов часто косился на профиль Нади и старался припомнить, где он видел такую девушку и такое же, как у нее, колечко с красным камешком на правом мизинце, но за двадцать лет в разных странах примелькалось так много женских лиц, что решить этот вопрос было трудно. И еще очень хотелось ему знать, не стесняется ли его Надя оттого, что наивна или кокетничает.

Однажды в его присутствии она вымыла ноги, а затем начала надевать ажурные чулки и делала это слишком долго и слишком откровенно, так что Иванов почувствовал легкое головокружение.

И с этого дня началось.

По воскресеньям лавочник и лавочница всегда уходили в церковь, а дочери просыпались только в одиннадцатом часу и потом долго причесывались и ходили полуодетые.

Младшая, Соня, училась хуже, и к ней пригласили студента-репетитора, который иногда помогал решать задачи и Наде.

Иванов без всякой причины возненавидел этого молодого человека.

Девочки занимались в следующей комнате, и было слышно каждое слово репетитора. Как-то после занятий студент спросил Надю:

— А что делает у вас этот безрукий старик?

— Так, ничего не делает, он какой-то неживой, все читает разную чепуху…

Иванов чуть не задохнулся от злости.

И еще заметил он, что с появлением репетитора Надя стала застенчивее. Два раза вместе со студентом барышни были в театре и, пока они не вернулись, Иванов не мог заснуть. Глухо и тяжело билось его сердце. Лежа в темной комнате, он разговаривал сам с собой и точно раздваивался. Один Иванов спрашивал:

— Что бы с тобой произошло, если бы такая девушка, как Надя, тебя полюбила?

А другой Иванов отвечал:

— Я сделался бы самым счастливым человеком на свете.

Затем первый Иванов спрашивал:

— А что бы ты сделал, если бы Надя умерла?

И второй отвечал:

— Я бы повесился.

Студент начал заниматься с каждой сестрой порознь. Еще через неделю стало ясно, что между Надей и студентом началась любовь. Двое суток Иванов не ел и не спал, а потом, ни с того, ни с сего, сказал хозяевам, что жить у них больше не будет. Дрожащими руками собрал он свои вещи и переехал в город, в гостиницу. Думал, что здесь сердце успокоится, однако ничего хорошего из этого не вышло.

Пошел в порт посоветоваться со стариком-капитаном, Иосифом Иосифовичем, с которым долго плавал. У этого капитана были совсем молодые глаза и странная фамилия — Диего.

Иванов рассказал все, как на исповеди, а закончил так:

— Конечно, это и глупо, и смешно, но, понимаете ли, без нее совсем нет жизни, хоть назад возвращайся!..

Капитан Диего погладил свою желтоватую бороду, затянулся сигарой и ответил:

— Это, батенька, оттого, что вы не любили в свое время, когда были помоложе, и помочь вам трудно. В ваши годы любовь и смерть всегда ходят рядом. Дам я вам адрес одной женщины, если она вас не облегчит, так больше никто и ничего не сделает… Но при этом возьму с вас честное слово, что вы пойдете по этому адресу только в том случае, если будет окончательно невмоготу…

Иванов дал такое слово и вернулся домой чуть успокоенным. Вечером захотелось почитать любимую книгу «Мудрецы Индии». Ее нигде не оказалось. С радостью он вдруг вспомнил, что «Мудрецы Индии» взяла Надя и не возвратила, и теперь есть предлог съездить на прежнюю квартиру.

Сейчас же пошел, побрился и сел в трамвай. Когда подходил к знакомому домику — боялся умереть от разрыва сердца. Отец и