вскочил на коня и одному ему известным выходом выбрался на улицу, где не было никого, по ней доехал до пустыни и только тогда почувствовал себя спокойнее, когда бедный сирийский городок слился вдалеке с однообразными охватившими его песками пустыни. В эту пустыню и кинулся Черный рыцарь. Он не знал даже, куда он несется… Ему хотелось только поскорее оставить между собой и своими преследователями как можно большее пространство. Он поминутно оглядывался назад… Теперь вот только и видны минарет мечети да несколько пальм… а погони нет. Или его сочли убитым, или битва еще продолжается. Судьба как нарочно вела его к месту недавних его преступлений. Он заметил вдали пожарище… Огонь уже давно потух, и сизый дымок, почти замирая, в двух или трех местах вился к небу тонкими струйками. Черный рыцарь узнал остатки им уничтоженного дворца. Теперь ему, впрочем, было не до того. Лишь бы напиться. Он знал, что в пустыне только здесь найдет он воду…

Тишина царила кругом.

Черные деревья как скелеты простирали в знойный воздух свои обгорелые ветви; искривившиеся и помертвевшие кусты были лишены цветов, еще недавно так пышно благоухавших. Высохшие листья висели на них. Ни пения птиц, ни голоса человека. В пепле одни змеи, шурша, скользили, точно радуясь, что и этот, еще два дня назад заповедный для них утолок теперь достался им!.. Черный рыцарь сошел с лошади и стал пробираться вперед, прислушиваясь. Вот каменный остов дворца. Почерневшие стены и колонны торчат из целых груд обвалившихся карнизов, балконов, балок… Наконец, рыцарю послышался говор фонтана, и он живо направился туда…

Один этот фонтан не умер, один он жил еще посреди мертвой пустыни.

Всюду валялись тела убитых женщин… Если бы Черный рыцарь был здесь не один — едва ли что-нибудь шевельнулось бы в его сердце… Теперь же его объял бессознательный страх. В одном месте он даже зажмурился. Лежавшая тут мертвая женщина указывала прямо на него закостеневшей рукой. А вон целая груда таких же… А фонтан все громче и громче. Чудится рыцарю, что струя его негодующе жалуется на что-то. Тем не менее он поспешил подойти и напиться, как вдруг нечто вовсе неожиданное остановило его.

У самого фонтана лежала раненая газель и жалобно, не имея силы сдвинуться с места, смотрела на рыцаря.

Когда последний подошел к ней, в прелестных глазах животного показались слезы.

Но отчего Черный рыцарь так вздрогнул, и бледность его лица стала еще более резкой?

— Это ее глаза… ее глаза… — шептал он, в ужасе отступая от нее. — Само небо преследует меня… Это она… она!

Но тут газель жалобно заблеяла, бессильно протягивая к воде свою изящную головку…

У нее оказались перебитыми ноги… Кое-как она доползла сюда, чтобы напиться, а к самому фонтану дойти уже не было силы. Рыцарь понял это — и непонятное ему самому чувство жалости охватило его. Он приподнял газель на руки и поднес к фонтану. Она начала с жадностью пить…

— Ее глаза… ее!.. Глаза султанши Зейнаб, убитой им!.. Это она…

И странное чувство какой-то тихой печали проникло в его душу, когда она, эта газель, обернула к нему взгляд, полный благодарности и кроткой ласки. Он обмыл ей ноги… Перевязал их… Когда он вернулся к коню — к ужасу его оказалось, что коня не было. Оставленный на свободе и не принадлежавший никогда Черному рыцарю, конь бросился назад, вероятно, в тот сирийский город отыскивать свое-го хозяина. Напрасно Черный рыцарь звал его и кричал ему — увы! — уже далеко-далеко золотистое облачко показывало то место, где копыта бегуна взрывали песок пустыни… Если бы кто-нибудь через несколько часов встретил Черного рыцаря, он увидел бы его медленно бредущим по пустыне с раненой газелью на руках, которая, положив ему доверчиво голову на плечо, дремала… «Ее глаза, глаза султанши Зейнаб!» — повторял убийца.

И почему-то ему казалось, что он видит эту несчастную красавицу, прикрытую только своими чудными волосами… Она обнимает его колени… Умоляет о пощаде… И вдруг — глубокая, в грудь нанесенная рана… Она хватается за нее руками… Сквозь ее пальцы хлещет кровь… Синяя тень ложится на ее лицо… Из горла раздается какое-то хрипение… А раненая газель, все так же доверчиво положив голову на его плечо, дремлет на руках Черного рыцаря… Но что это? Впереди в песке пустыни что-то шевелится. Черный рыцарь подходит… Какой-то измученный пустынник едва поднимает свою голову.

— Что с тобой? — спрашивает его рыцарь.

— Умираю от голода и жажды…

У Черного рыцаря немного воды с собой. Он знает, что на целые сутки впереди нет ни одного источника… Но, сам не зная, что делает, он отдает свою воду умирающему… Потом он приподымает его, предлагает опереться на его руку, и ведет таким образом вперед, держа все так же на другой руке газель…

IV

Прошло несколько лет… О Черном рыцаре не было ни слуху, ни духу. Все так и решили, что он пропал в Палестине — и, говоря правду, его гибель никому не была больна! Вассалы его радовались отсутствию жестокого суверена, и опустевший край мало-помалу начал отстраиваться и заселяться. Опять возникли на старых пожарищах новые селения; там, где еще недавно бродили одни волки да ночные грабители, весело подымался дымок к голубым небесам, и свежие молодые побеги зеленели вокруг недавно обработанных, но успевших принести несколько хороших жатв полей. Тем не менее, казалось, проклятие тяготело над этим уголком — за грехи ли Черного рыцаря или за преступления его предков, но небо не хотело примириться с отверженной им страной. Монахи так и объясняли это, наивно полагая, что Всемогущий за господ поражает их слуг. Не успели еще усесться на старых местах вассалы грозного графа, не успела заглохнуть память о его жестокостях, как — новое горе. В стране показалась страшная гостья Востока, быть может, занесенная кем-либо из вернувшихся домой крестоносцев, — «черная смерть». Чума, еще до сих пор неизвестная в этой части Европы, разом развернулась с такой страшной жестокостью, что люди потерялись окончательно. Ни наука, ни религия не могли прийти на помощь. Умирали и в гордых замках, на высях гор, и в убогих хижинах в глубине долин; умирали старики, дети и женщины; цветущие юноши в один день заболевали и в страшных мучениях оканчивали свою только что