Феодал, отец его, был владетельным графом. На всю округу он наложил свою железную перчатку. Правом жизни и смерти он пользовался в полной мере и самое рождение своего наследника отпраздновал неслыханным злодейством. Он призвал к себе астрологов, чтобы те составили ему предсказание о судьбе его сына. До самого часа появления его на свет они были заперты в высокую башню, с кровли которой следили за небесными светилами. Чем более углублялись они в эту таинственную, хотя и вечно раскрытую нам книгу, где каждая звезда является буквою неведомого нам языка, — тем мрачнее и озабоченнее становились их лица. А когда все уже было разобрано ими, и они сошли вниз и подали старому графу составленный ими гороскоп, тот приказал им пойти опять и проверить сказанное. Мрачно и зловеще повелел он им это, а сам остался в одиноком своем кресле у громадного камина и продолжал глядеть на целое море пламени, разлившееся там; по раскаленным золотым углям бежали серебристые змеи, вспыхивали и гасли чьи-то бриллиантовые очи; порою огоньки казались крыльями, трепетавшими над черною корою. В зале было темно, и свет камина один дрожал на старых щитах, шлемах, панцирях и латах, развешанных по стенам, на мечах и гербах, кичливо красовавшихся над дверями. Но вот в дверях показались предводимые немою стражею астрологи… Лица их были бледны… Молча подали они проверенное предсказание: оно оставалось все тем же. Старый граф кивнул мажордому. Тот неслышно подошел к нему. Что-то шепнул ему властелин. Астрологов увели, а к утру тела их болтались в петлях на серых зубцах серых башен, и ветер, внезапно налетавший с севера, колыхал их справа налево, как безмолвные колокола… В подземельях замка в это время сидело много вассалов. За что? — знали про это только сам граф да небесные ангелы. Ждали они помилования, потому что небо долго не давало ему сына. «Счастье, — думали они, — смягчит его сердце». На радостях узники запели веселую песню. Через подземные переходы, от одного свода к другому, передавалась она все более и более слабевшими отзвучиями, пока не долетела едва различимым эхом в зал замка…
— Что это такое? — удивился граф, вопросительно обращаясь к священнику, вошедшему в эту минуту.
— Заключенные радуются! — ответил тот, благословляя его.
— Чему? — удивился феодал. — Чему могут радоваться эти негодяи, бунтовщики и злодеи?
— Тому, что Бог даровал вам наследника. Несчастные думают, что если не граф и государь, то отец простит их!
— Прощать может одно небо… Это — привилегия Бога! — улыбнулся граф и опять позвал себе мажордома.
Замок стоял на скале. С одной стороны она диким выступом висела над долиной. Темные переходы, похожие на жилы, которые червяк точит в мягком дереве, вели сюда. На другой день люди, проезжавшие под этой скалой, увидели массу изуродованных тел. Они сообщили об этом в ближайшую деревню, где жили вассалы графа. Те прибежали и, рассмотрев лица лежавших здесь трупов, узнали в них узников серого замка.
— Теперь их песни не помешают спать моему сыну! — решил граф.
Когда эти слухи дошли до матери новорожденного, бледной и измученной женщины, лежавшей на лебяжьем пуху под гербами и коронами пышного балдахина, — она подняла на распятие страдальческий взор свой и прошептала:
— Не вмени этого моему сыну, Господи!
Целую ночь она горячо молилась. Когда все ушли и оставили ее одну, — она сползла со своей пышной постели, обмерла и снова очнулась; то останавливаясь от изнеможения, то снова собираясь с силами, она направилась на коленях в свою молельню и распростерлась на каменных холодных плитах ее в одной рубашке… Луна светила в высокое стрельчатое окно, рисуя на противоположной стене каменное кружево ее розеток и арабесок. Тусклая лампада бросала дрожащий свет на статую Девы Марии. Всю ночь плакала и молилась бледная и чахлая мать. Крик просыпавшегося ребенка, который доносился сюда, казалось, давал ей новые силы, и еще жарче шептала она:
— О, спаси его, Богородица!.. О, не дай ему погибнуть, Непорочная!..
К несчастной женщине не приходил никто. В ее чахлой груди вовсе не было молока, и сына ее кормила чужая… Луна давно ушла в высоту: кружево стрельчатого окна уже исчезло со стены. Догоревшая лампада погасла; всю молельню наполнил сумеречный полусвет торжественно молчавшей ночи, и эта торжественно молчавшая ночь, казалось, нарочно притаилась, чтобы слушать рыдания и молитвы матери, бившейся на холодных плитах… Утром графиню нашли здесь и умирающею перенесли на постель. К ней пришел ее муж. Лицо его было грозно.
— Не упрекай меня!.. — радостным и тихим голосом она встретила его. — Ты не в силах уже покарать меня. Я теперь принадлежу не тебе, а Богу… Разве ты не видишь ангела Его, стоящего за мною, не видишь, как он распростер над моим телом свои крылья?.. Лицо его светло, в глазах его милость, в руках пальмовая ветвь. Он ждет мою душу — и она рвется к нему… Скоро я прощусь с тобою… Я всю ночь молила Богородицу за нашего сына, всю ночь я плакала, чтобы Она отвратила судьбу, уготованную ему… И только под утро Мать Всескорбящая наклонилась надо мною… и сказала…
Умирающая приостановилась и закрыла глаза.
— Что сказала Она тебе? — положил свою тяжелую руку на
