завершение в поздних трудах Лосева, и особенно в восьмитомной «Истории античной эстетики».
Молодой ученый трудится не покладая рук. Он привык со студенческих лет, что «надо работать за идею», что, по его словам, «лучше страдание со смыслом, чем счастье без смысла». На ум ему приходят стихи Пушкина: «Ты царь: живи один», и он живет в уединении своего кабинета и книг, потому что, «если не можешь перестроить жизнь, – уйди от нее» и потому что «мечта реальнее жизни». А мечта одна: не познать добро, не быть совершенным, не постичь истину, а приближаться, стремиться к совершенству, постигать истину. И даже если мы в этих утверждениях найдем отклики на платоновского «Пира», как и в рассуждениях о любви к знанию и вере в идеал, когда на них лежит отблеск вечной красоты, то это не должно смущать читателя. Хорошо, когда молодости свойственны идеалы и мечты, которые в конце концов принимают форму замечательных книг, тех, к которым пришел А. Ф. Лосев в конце 20-х годов XX века.
Работа над книгами была выражением огромной внутренней жизни молодого ученого, нуждавшегося в аудитории, читателях, слушателях. Двадцатые годы оказались не лучшими для таких наук, как философия и классическая филология. С энтузиазмом насаждалась пролетарская культура, путь был открыт пролетарским писателям, с «корабля современности» сбрасывали Пушкина и Чайковского, а заодно и всю русскую классику, процветали вульгарное социологизирование в духе Вл. Фриче, классовый подход к явлениям культуры, и даже Московская консерватория была переименована в Высшую музыкальную школу имени Феликса Кона (в обиходе называлась «конская школа»). Филологи-античники уходили в экономисты, профсоюзные деятели и юриспруденцию – ни греческий, ни латинский никому не были нужны. Историко- филологический факультет Московского университета, как мы уже знаем, закрыли.
Не так-то просто было писать в те годы книги по чистой философии и по истории античной философии. Еще труднее было их печатать, приходилось прибегать к разного рода ухищрениям. Так появились, как мы уже знаем, книги А. Ф. Лосева под маркой «Издание автора». С 1927 по 1930 год, то есть всего за три года, Алексеем Федоровичем было издано восемь книг, или, как часто говорят, его «восьмикнижие». Это были: в 1927 году «Античный космос и современная наука»
К 1930 году выпущено было восемь книг, да еще две печатались. Одна – «Вещь и имя» в Сергиевом Посаде (типография Иванова), а вторая – «Николай Кузанский и средневековая диалектика» в Твери (в государственной типографии). «Вещь и имя» теперь (после возврата рукописей из хранилищ Лубянки[83]) известна мне в четырех главах без пятой, которую я вообще считала ненаписанной из-за ареста. Но если книга находилась уже в типографии, следовательно, была завершена. Где же ее последняя глава, оправдание и смысл имяславия, или, что то же, ономатодоксии? Где же она? Опять загадка. Неужели дома не было полного экземпляра? Был. Но забрали раннюю редакцию и часть последней, а целый экземпляр, наверное, погиб в бомбежке.
Что же касается «Николая Кузанского», то какие-то смутные странички, листочки непонятные лежат у нас в папках. Вернули мне тоже обрывки. Вот и еще одна потеря целой книги. Не искать же в Твери.[84]
«Издание автора». Что это такое? «Античный космос», например, печатался в 4-й типографии Мосполиграфа вполне законно, но фактически издавал его некто Берлин, гонорара не платил, а, наоборот, взял у Лосева 200 рублей. Ни одного экземпляра автору не дал, и бедный автор вынужден был купить на свои средства 25 экземпляров. Причем этот Берлин из тиража в 1500 экземпляров будто бы продал 200 или 300 «Международной книге».
Пришлось издательским делом заняться самому автору, так как Берлин, хоть и работал якобы в издательстве «Сегодня», исчез бесследно, совсем как издатель Рвацкий в «Театральном романе» Булгакова.
Книги печатались в провинции. «Диалектика художественной формы» и «Очерки античного символизма и мифологии» в Туле (тираж 1500 экземпляров). Уже через десятки лет там тоже будут печатать некоторые тома лосевской «Истории античной эстетики» (т. IV, т. VIII, 1-я часть). Остальные в Сергиевом у Иванова. Бумагу давала типография, а перевозить в Москву надо было самому. Книги для продажи автор сдавал в «Книгосоюз», в «Международную книгу», в Госиздат. Тиражи выходили маленькие, 1500 экземпляров («Античный космос», «Диалектика художественной формы», «Музыка как предмет логики») или даже 750 («Очерки античного символизма и мифологии», «Диалектика числа у Плотина», «Критика платонизма у Аристотеля»). Дома автор обычно оставлял 100 экземпляров, чтобы можно было раздать бесплатно в библиотеки, послать ученым, подарить друзьям. Прибыли книги не давали, но и материальную помощь Лосев ни от кого не получал. Издание каждой книги стоило от 600–750 рублей до 1300–3500, включая стоимость бумаги, которую покупали типографы.
Сам А. Ф. на мои расспросы о марке «Издание автора» говорил, что оно означало одно: вся ответственность за книги падает на автора, а по сути дела издание это не его личное, а государственное. Может быть, он не хотел, чтобы я знала тонкости давно прошедших дней, столь непонятные во времена, когда никто не имел права сам что-либо издавать и «самиздат» преследовался. Теперь, после крушения советской власти в 1991 году, сколько угодно «изданий автора», а раньше трудно было воспринять книжную политику 20-х годов, где еще сохранились какие-то частные отношения, видимо, остатки нэпа. Но цензура зато действовала строго и безжалостно, так что Лосев всегда имел шанс угодить в какую-либо неприятную историю, что и случилось с ним, когда он попал прямо в тюрьму.
Но была ли столь актуальна и нужна в те 20-е годы античность, с которой начал А. Ф. Лосев? Античность совершенно необходима в те времена, когда пытаются уничтожить фундамент культуры, оторвать человека от его естественной почвы. Именно в ней, в античности, залегают корни современных жизненных основ. Там рождается древнейшая форма мышления – миф. Там заложено учение об имени и числе.
В эпоху, когда стремятся сокрушить старые формы жизни, античность уже только одним своим наличием оправдывает преемственность в истории культуры.
Еще будучи студентом университета, А. Ф. сделал следующую запись, как всегда, точно по пунктам излагая свои мысли: «1. Расширение нашего горизонта через изучение прежних эпох: а) без истории мы подобны кротам, Ь) для понимания истории надо пересоздаваться, перевоплощаться, с) жизненный опыт создается в результате накопления и переработки исторических восприятий. Это и в личной и в исторической жизни». Молодой ученый не хотел, чтобы общество уподобилось слепым кротам. Отсюда – создание книг, раскрывающих людям глаза на мир.
Книги А. Ф. Лосева были теснейшим образом связаны с современностью. Он писал не просто об античном космосе, но о достижениях современной науки, самых последних, наиболее интересных, но и опасных в 20-е годы, да и не только тогда (например, теория относительности Эйнштейна, знаменитая формула Лоренца, математические теории П. А. Флоренского). В «Очерках античного символизма и мифологии» была четко продумана история понимания разных типов античности в новоевропейской культуре. Впервые при изучении Платона был применен типологический подход, выявивший специфику именно языческого платонизма, без всякой модернизации и христианизации философа. А. Ф. Лосев своими книгами осуществлял ту самую связь времен, которая грозила распасться в 20-е годы и в конце концов в ряде гуманитарных наук, в том числе в философии и классической филологии, была уничтожена.
Итак, книги печатались,[85] но с выходом каждой из них, как вспоминал А. Ф., от него отходили знакомые, не здоровались, как будто не узнавая. Люди, ожидая самого худшего, боялись, и лучше было им отделить себя от Лосева. Так что же это были за опасные книги?
Одна из главных – «Философия имени»,[86] написанная еще летом 1923 года, была вынужденно сокращена в 1926 году из-за цензурных условий, когда особенно пострадали главы 8, 12, 13, 22–28, 31, 33. «Философия имени» писалась в те годы, когда в доме Лосевых собирались его единомышленники, светские и духовные лица. Но если в докладах, прочитанных в узком домашнем кругу в самом начале 20-х годов, можно было говорить откровенно, открыто, то в печати приходилось вести себя
