Человек, замечающий отклонения и не обращающий внимание на естественный ход вещей [дао], подобен ребенку, зачарованно трогающему яркие застежки на халате волшебника. Все наперебой восхищаются удивительными способностями йогов, чаньских наставников и монахов-отшельников. Нет недостатка в юношах, желающих им уподобиться и готовых потратить на это свои лучшие годы. Говорят, что отшельники, прошедшие путь ученичества в горах Куньлуня, способны провести ночь на снегу без всякой одежды и не замерзнуть. Могут они и часами сидеть под палящим солнцем, ибо способны усилием воли понижать температуру тела. И они сами, и окружающие считают это величайшим достижением, ради обретения которого не жалко и всей жизни.

Но вот простой смертный сидит на террасе в обычном трактире и пьет чай. Он страдает от духоты и жаждет прохлады. Поскольку бедолага не прошел выучки в горах Куньлуня, ему остается только позвать слугу, чтобы тот принес опахало. Слуга приносит опахало, обмахивает посетителя, и тот забывает о духоте. Посетитель в каком-то смысле добился того же результата, что и аскет, не потратив пяти лет на обучение «искусству прохлады». Кроме того, поскольку он освобожден от напряжения воли, он может в это время размышлять о музыке, наслаждаться вкусом чая, вести содержательную беседу. Разве этот дар, имеющийся в распоряжении каждого человека, не достоин большего удивления? Достаточно всего лишь сказать: «Принеси мне опахало» – и наступит чудо понимания, а вслед за ним отступит духота.

Воспользовавшись чудом понимания, уместно вновь обратиться к случаю Фу Цзю. Итак, Фу, не просыпаясь, играет на цитре и играет сносно. Но все же, если мы захотим послушать музыку – именно как музыку, а не как трюк, – мы придем не к Фу Цзю, а дождемся выступления признанного мастера игры. Мастер возьмет инструмент в руки, будучи в здравом уме и в ясном сознании, – что же, разве из-за этого его искусство достойно меньшего восхищения?

В свитках столетней давности можно найти описания разных занятных случаев. Та м упоминается, например, о человеке, который мог рисовать, держа кисточку между пальцами ноги; говорится, что нарисованные им орхидеи были «очень похожи». В том, что цветы этого редкостного умельца были похожи на цветы, сомнений нет, однако любуемся мы не ими, а творениями мастеров, державших кисть в руке и рисовавших сердцем.

Сыма Гун, мудрец и философ, показывает нам, что философия – это, прежде всего, форма правильного удивления. И поступил он как настоящий философ, отказываясь поощрять ложную форму праздного любопытства.

Вопреки показному равнодушию Сыма Гуна и мнению тех, кто взыскует истинной мудрости, хотелось бы сказать несколько слов в защиту Фу Цзю и его заинтригованных почитателей. По крайней мере, нужно проявить к ним снисходительность. Неплохо бы также задуматься: почему и сто, и триста лет назад, и сегодня мы видим все тот же интерес к гуляющим и пляшущим во сне, к карликам, сросшимся младенцам и прочим подобным диковинкам? Такие случаи становятся предметом разбора, их заинтересованно обсуждают, тратят массу времени на попытки их объяснить. Какой-нибудь философ высокомерно скажет, что речь идет о бесцельно потраченном времени. Возможно это и так, однако следует заметить, что человек, потративший время таким образом, вряд ли употребил бы его на что-нибудь путное (с точки зрения Сыма Гуна) – это раз. А во-вторых, разве не праздное любопытство лежит в основе многообразия знаний?

Если бы каждый думал только о дао, все сидели бы перед одним и тем же препятствием, пережевывая одни и те же мысли. Но вот пролетит стрекоза гигантских размеров или донесутся звуки цитры спящего Фу Цзю – и сидящие выходят из оцепенения. Так рождается множество наук в Поднебесной. Не будь праздного любопытства, не было бы их, ибо древо Единственной мудрости плодоносит редко – не чаще чем раз в столетие.

Лин Сю обрел известность своими книгами, описывающими обычаи других народов и стран. Ему случалось бывать в Ямато, в Ассаме, в Сиккиме и Индии. Лин подолгу жил среди варваров Севера и Юга, и никакие различия в нравах и обычаях не смущали его; Лин Сю умел завоевывать доверие варваров. Воистину похвальный образец любознательности и преодоления предрассудков!

Но известно также, что, навещая дом родителей или приезжая в гости к невестке, Лин не в силах был пробыть там и нескольких дней: он непременно впутывался в какую-нибудь ссору и уезжал в сердцах.

ТРЕБУЕТСЯ ответить, отчего человек, которого не смущали даже нравы дикарей, выходил из себя и не мог примириться с совершенно ничтожными различиями укладов?

Не все жизненные обстоятельства зависят от самого человека – многое даруется судьбой

и случаем, а они не подотчетны законам человеческой справедливости. Лин Сю принимал на себя добровольные лишения, следуя как своему влечению к странствиям, так и задаче ознакомить подданных Срединной Империи с обычаями диких народов. Стоит ли удивляться, что в кругу близких он надеялся найти отдохновение от невзгод: ведь никто не ходит дома, застегнув все застежки и завязав все шнурки. Возможно, что Лин не проявлял всей подобающей церемониальности, гостя у родных. Но его близкие, не испытавшие и десятой доли злоключений почтенного Лин Сю, могли бы сделать над собой усилие и отнестись снисходительно даже к прихотям Лина. Но этого не случилось, что как раз подтверждает неподкупность судьбы. Ибо человеку в высшей степени достойному нередко выпадает удел непонимания в кругу самых близких.

Умение поладить с чужими, с теми, кто ни в чем тебе не подобен, это одно, а умение ужиться с близкими, почти во всем подобными тебе, – нечто совсем другое. Второе сложнее первого, о чем говорил в свое время мудрый Конфуций: «Человек недостойный постоянно ссорится со своими близкими, но во всем от них зависит. Муж благородный живет с близкими своими в мире, но не зависит от них ни в чем».

В соответствии с этим изречением мы не можем назвать Лин Сю человеком недостойным: ясно, что он не зависим ни от мнения близких, ни от их кошельков. Однако, задав себе вопрос, можно ли назвать его мужем благородным, мы оказываемся в замешательстве. Как же следует расценить двойственность натуры Лин Сю? Почему, оказавшись в родных стенах, он напрочь забывает те навыки, которые спасли ему жизнь и принесли известность?

Поведение Лина можно объяснить усталостью, погруженностью в свои думы и многими другими уважительными причинами. И все же на ум приходит слово «неряшливость» [чу хо] – неряшливость неизбежно вытекает из пренебрежения ритуалом. Часто приходится слышать, как люди задают вопрос: «Хоть дома могу я побыть самим собой?» Отсюда получается, что «быть собой» – значит быть невнимательным, небрежным, получается, что мы хотели бы обрести себя таким, каким никогда не хотим видеть другого. Скорее всего, тут просто неточность выражения, но истинный сюцай избегает неточности, приносящей вред.

Достоинство Поднебесной опирается на воспитываемую с детства привычку блюсти свое подлинное [сохранять свое лицо]. Очень может быть, что Лин Сю не нашел такого обычая в других странах. Вполне возможно, что кочевники северных степей именно так и ведут себя со своими домашними, да и далекие заморские варвары Запада наверняка поддержали бы Лина. Но как раз в Китае ему труднее всего рассчитывать на понимание, ибо в отношении важности мира в собственном доме подданные Сына Неба на редкость единодушны.

Лин Сю нарушил незримую иерархию ценностей: представая лучшей своей стороной перед другими, незнакомыми ему людьми, он оборачивается спиной к тем, кто ему близок и чья жизнь должна быть частью его жизни. Надо ли говорить, что в результате он наказывает и близких, и себя самого?

Дело вовсе не в том, чтобы всегда быть застегнутым на все пуговицы, – этим тоже непременно обидишь тех, кто тебе близок. Дело, как всегда, в мудрости и благородстве, а эти качества проявляются именно там, где различия почти незаметны. Уметь замечать еле заметные различия – и значит быть мудрым. Принимать их во внимание – и значит быть благородным.

У Императора Шу Э из династии Чжоу было восемь детей, но из них лишь два сына. У сыновей была значительная разница в возрасте: младший родился, когда старшему исполнилось уже двадцать лет. Воспитанию детей отец уделял огромное внимание. Старший принц ни в чем не знал отказа. С самого детства он утопал в роскоши, любая прихоть принца была во дворце законом. Лучшие учителя Поднебесной