быть столь же красноречивым, как и непрерывный разговор о них. Следовательно, он будет избегать обеих крайностей: не поддержит пустопорожний разговор, но и не уклонится от ответа. В своих размышлениях взыскующий мудрости отведет деньгам подобающее место, однако он не станет уделять деньгам место, которое им не подобает.

И вот, размышляя, он может заметить следующее. Среди всех человеческих устремлений деньгам принадлежит срединная позиция. По своей интенсивности [чунь] стремление к деньгам родственно телесным вожделенииям, и оно – некоторым образом телесно – вызывает одышку, пот, оцепенение, а у иных и обморок. Но по своей форме тяга к деньгам родственна тяге к знаниям. В самом деле, подобно знанию, деньги, как наличные, так и отсутствующие, располагают к вычислениям, к совершению воображаемых операций. Общеизвестно, что новые знания быстрее и надежнее приобретает тот, кто уже владеет какими- то знаниями – в еще большей степени это относится к деньгам. И тут и там мы сталкиваемся с одинаковым вопросом: где приобрести и как лучше распорядиться. Таким образом, общего немало, хотя обычно принято указывать на моменты отличия: знание, в отличие от денег, если поделиться им с другими, не уменьшится, а даже возрастет. Правда, богатейшие купцы Поднебесной и владельцы крупнейших торговых домов ровно то же самое утверждают и о деньгах.

Срединная позиция денежного интереса делает этот интерес самым общим. В потворстве телесным вожделениям нет ни сюцаев, ни императоров, там все простолюдины. Стремление к мудрости позволяет пребывать в кругу людей, где все благородны независимо от рождения. Но общение посредством денег, это общение со всеми людьми, в том числе и с теми, кого мы никогда не увидим, и с теми, кого уже нет. Поэтому полное одиночество начинается с полного безденежья. Ибо, даже если у тебя не осталось ни родных, ни близких, но есть хотя бы один юань, ты еще не совсем одинок в этом мире. Ты еще можешь вступить в общение с первым встречным, купив у него что-нибудь, или, по крайней мере, поторговавшись.

Таково место, подобающее деньгам, что охотно признает мудрый, он будет противиться лишь тому, чтобы деньги не заняли чужого, неподобающего им места – места, где находится круг друзей, а не компания первых встречных. Гу н как раз и выразил то отношение к деньгам, какое и подобает мудрому.

Ань Сэй потерял любимую жену, которая умерла внезапно, так как еще за день до смерти выглядела совершенно здоровой. Несколько месяцев Ань Сэй был безутешен, упрекая себя в особенности за то, что поссорился с супругой перед самой ее смертью. Не успело время залечить раны, как тяжело заболела дочь Ань Сэя – и лучший врач города лишь печально качал головой по поводу ее недуга.

И на этот раз отец решил подготовиться к предстоящему несчастью, – подготовиться так, как он это понимал. Он достал из ларцов все детские одеяния дочери – и сжег их, проливая слезы и вспоминая свою девочку в каждом из этих одеяний. Ань Сэй упросил соседей забрать кота, взятого в дом котенком в день рождения дочери. Он сочинил песню «Облетевшие лепестки», едва ли не каждый вечер он приглашал лучшего в городе мастера игры на цине, просил его играть эту песню и грустил под пронзительную музыку. Когда музыкант, ничего не понимая, спросил: «Разве можно так вести себя, если дочь еще жива?» – Ань ответил, что так легче избывать скорбь. «Я это знаю, мне есть с чем сравнивать», – добавил он.

Через некоторое время и дочь Ань Сэя умерла. Отец, похоронив ее, в тот же день продал дом и уехал из Ухани. Никто из знавших Ань Сэя больше ничего о нем не слышал.

ТРЕБУЕТСЯ решить, можно ли усмотреть в действиях Ань Сэя какой-либо смысл, и если да, то в чем он состоит?

Искать смысл в действиях безумцев – задача бесполезная. Впрочем, человек устроен так, что во всем ищет смысл и, что самое удивительное, – находит. Однако, даже если мы честно признаем поведение Ань Сэя бессмысленным, рассказанная история позволяет все же извлечь важный урок. Урок же этот гласит: во всех тяжких и запутанных жизненных ситуациях лучшей поддержкой является ритуал. Если не знаешь, как быть, – поступай в соответствии с ритуалом, как поступали предки. Избежать страданий все равно не удастся, ибо таков удел всех, родившихся смертными, но страдания закаляют душу, а не разрушают ее.

Правда, Ань Сэй знал, что делать, ведь ему было «с чем сравнивать». Но знание безумца таково, что им может воспользоваться лишь он сам, и чем последовательнее он руководствуется открывшимся ему смыслом, тем глубже впадает в безумие.

Поведение Ань Сэя на первый взгляд выглядит нелепым, но если вдуматься, оно подчеркивает нелепость наших собственных действий, кажущихся привычными и правильными. Печали будущего легко проникают в настроения сегодняшнего дня, а завтрашние трудности затрудняют человека уже сегодня.

Ань Сэй демонстративно оплакивает горе, которое еще не случилось, и прощается с самым дорогим, имея возможность каждый день его приветствовать. Не нужно быть мудрецом, чтобы заметить: с таким же успехом можно было оплакивать дочь с первого дня ее жизни. Нечто подобное, вероятно, и думали соседи, покачивая головами. Но лучше бы они задумались: а так ли уж они сами отличаются от Ань Сэя? Странной жизнью живет человек – ему мало того, что он смертен, он еще и свою недолгую жизнь стремится превратить в непрерывную репетицию смерти. В каждом из нас есть свой Ань Сэй – вот чему учит эта история.

Стать мудрым – значит преодолеть в себе учение Ань Сэя. Стоит прислушаться к выводу великого Чжуан-цзы: «Пока я не обрел мудрость, я печалился о чужих печалях. Теперь я не печалюсь даже о тех, кто печалится о чужих печалях».

Все привычное когда-то было новым и наверняка многим казалось безумным. Почему бы не допустить, что Ань Сэй открыл достойный и даже удивительный способ смягчения тяжелой утраты? Ведь известно, что болезнь, перенесенная в детстве или перенесенная в легкой форме, способна предохранять от тяжелого, губительного недуга. Возможно, что прививка легкого расставания способна сделать неизбежное вечное расставание чуточку более выносимым.

Наверняка поступком Ань Сэя больше всего возмущаются те, кто слишком дорожит неистовостью предстоящего им горя. А также и те, кто не способен на предусмотрительность, ибо, если мы что-то называем предусмотрительностью, то и действия Ань Сэя, пусть даже непривычные, должны быть безусловно включены в это понятие. Да и что плохого в том, чтобы посвятить часть своей жизни персонально любимому человеку?

Пожалуй, следует сказать, что предусмотрительность Ань Сэя была бы достойна любого благородного мужа, но только если расширить ее применение и не ограничиваться предчувствием неминуемой предстоящей утраты.

Правитель уезда Унэ посетил мастерскую прославленного ювелира Юнь Кэ, осмотрел браслеты и талисманы, понаблюдал за работой мастера. Проведя у ювелира несколько часов, правитель сказал:

– Я восхищен твоим мастерством.

– И я восхищен вами, – искренне ответил ювелир. – Нечасто столь высокопоставленные особы находят интерес в работе ремесленника.

Правитель уезда пожелал подробнее расспросить Юнь Кэ о его делах:

– Скажи мне, достопочтенный, часто ли тебе приходится слышать признание твоего мастерства и искусства?

Юнь Кэ ответил:

– По правде говоря, многие заказчики и покупатели выражают свое восхищение. Но даже и те, кто этого не делает, предпочитают все же покупать мои вещи, хотя они и дороже. Слышал я подобные признания и от других ювелиров нашего уезда, а уж им-то нет никакого резона нахваливать конкурента. Так что, господин, мне грех жаловаться. Скажу больше: самым строгим судьей своим изделиям являюсь я сам. За многие годы труда лишь несколько вещиц по-настоящему доставляют мне удовольствие.

Тогда правитель неожиданно спросил:

– Ты отдаешь много времени своему занятию и обрел заслуженное признание своего мастерства. Я тоже отдаю все силы управлению вверенным мне уездом, но слышу только слова лести. Каждый втайне уверен, что справился бы с этим делом лучше меня. И даже льстецы восхищаются только моими достоинствами, даже им не приходит в голову признать мастерство. Отчего же твое мастерство признано и оценено, а моего никто не замечает?