Святой Коэн Иных – так зовут его теперь. Борис подносит кружку к губам и обнаруживает, что она пуста. Он ставит кружку на столик, трет глаза. Надо выспаться. Он уже немолод, двое или трое суток без сна, на стимуляторах и беспокойной энергии юности – не для него. Дни, когда они с Мириам прятались на этой крыше, сжимали друг друга в объятиях, обещали то, чего, как они знали, не смогут сделать…

Теперь он думает о ней, пытается разглядеть ее внизу, увидеть, как она шагает по мостовой к шалману. Думать о ней трудно, трудно томиться, как… как мальчишка. Он вернулся не из-за нее, но где-то на задворках сознания наверняка…

На шее безмятежно дышит ауг. Борис обрел его в Тунъюнь-Сити на задах авеню Арафат в подпольной безымянной клинике; вживлял ауга ее владелец, марсианский китаец третьего поколения мистер Вонг.

Говорят, аугов создали из окаменевших останков марсианских микробактериальных форм жизни, но правда это или нет – неизвестно. Обрести ауга странно. Паразит питается через Бориса, мягко пульсирует на шее, он – часть хозяина: еще одно внешнее устройство, кормящее его чужеродными мыслями, чужеродными чувствами, вбирающее взамен человеческое мировидение и вкрадчиво его смещающее – как если бы твои идеи проходили сквозь фильтр калейдоскопа.

Борис кладет руку на ауг и ощущает теплую, на удивление шершавую поверхность. Ауг, ровно дыша, шевелится под пальцами. Иногда он синтезирует странные вещества, которые действуют на Бориса как наркотики и застают его врасплох. Иногда он меняет визуальное восприятие, а то и сообщается с нодом, цифросетевым компонентом мозга, имплантированным сразу после рождения; жизнь без нода хуже слепоты и глухоты – такие люди отсоединены от Разговора.

Борис знает: тогда он хотел сбежать. Он покинул родной дом, отказался от памяти Вэйвэя, ну или пытался – на время. Отправился на Центральную, доехал на лифтах до самого верха – и не остановился. Улетел с Земли, за ее орбиту, добрался до Марса и Пояса, до Верхних Верхов, но воспоминания преследовали его – мост Вэйвэя, навсегда соединивший будущее с прошлым…

– Я хочу, чтоб моя память жила, когда меня не будет.

– Этого хотят все люди, – сказал Иной.

– Я хочу… – Вэйвэй собрался с духом и продолжил: – Я хочу, чтобы моя семья помнила… Училась на прошлом, планировала будущее. Я хочу, чтобы мои воспоминания перешли к детям, а их воспоминания, в свой черед, перешли к их детям. Я хочу, чтобы мои внуки, и их внуки, и все мои потомки в будущем помнили этот момент.

– Так и будет, – сказал Иной.

Так и было, думает Борис. Яркое воспоминание, будто застывшее в капле росы, совершенное и неизменяемое. Вэйвэй получил то, чего просил, и его память теперь – память Бориса, а также Влада, бабушки Юлии, матери Бориса и остальных: двоюродные сестры и братья, племянницы и дядья, племянники и тети – все они делили центральный резервуар памяти семьи Чонг, каждый мог в любой миг погрузиться в глубины этого водоема воспоминаний, этого океана прошлого.

«Вэйвэево Безумие!» – так говорили в семье. Порой оно проявлялось странным образом: даже далеко от Земли, когда Борис работал в родильных клиниках Цереры или прогуливался по авеню марсианского Тунъюнь-Сити, в его голове вдруг формировалось воспоминание – новое воспоминание: как двоюродная сестра Оксана давала жизнь первенцу, крошке Яну, – переплетение боли и радости с беспорядочными мыслями (покормлен ли пес?), голос акушерки: «Тужься! Тужься!» – запах пота, пиканье мониторов, еле слышные разговоры за дверью, неописуемое чувство, когда из тебя медленно выныривает младенец…

Борис понимает, что держит кружку, и снова ставит ее на столик. Внизу Центральная уже проснулась, торговцы выложили на лотки свежие продукты, голосит на тысячи ладов рынок, пахнет дымом и курятиной, неспешно жарящейся на гриле, кричат дети по пути в школу…

Борис думает о Мириам: как они любили друг друга, когда мир был молод, любили на иврите, языке их детства, как потом разлучились, и виной тому был не потоп войны, но обычная жизнь и то, что она с нами всеми делает. Борис трудился какое-то время в родильных клиниках Центральной, но там было слишком много воспоминаний, почти призраков, и он взбунтовался, отправился в космопорт, а оттуда на орбиту, в место, называемое Вратами, а оттуда – для начала – в Лунопорт.

Он был молод и хотел приключений. Он пытался убежать. Лунопорт, Церера, Тунъюнь… Но память гналась за ним по пятам, и хуже всего были воспоминания отца. Они следовали за ним сквозь стрекот Разговора: сжатая память, со скоростью света скачущая по космосу от одного Зеркала к другому, так что семья помнила Бориса здесь, на Земле, а он помнил семью там, и в итоге бремя сделалось таким, что он вернулся.

Это случилось во время очередного прилета в Лунопорт. Борис чистил зубы и смотрел на свое лицо – не юное, не старое, более-менее обычное, глаза китайские, скулы славянские, волосы стали тоньше… и тут память напала на него, заполнила его, и он выронил зубную щетку.

Память не отца, но племянника, Яна, и недавняя: Влад сидит в кресле в своей квартире, постаревший, усохший, и что-то, что причиняло Яну смутные страдания, сквозь пустоту больно ударило Бориса в грудь… Затуманенный взгляд отца. Влад сидел, не говоря ни слова, он не узнавал ни племянника, ни остальных, тех, кто пришел его проведать.

Он сидел, и его руки не переставали двигаться, переставляя невидимые предметы.

– Борис!

– Ян.

Племянник робко улыбался.

– Я думал, ты – легенда.

Запаздывание, полет с Земли на Луну и обратно, нод к ноду.

– Ты совсем взрослый.

– Ну да…

Ян работал на Центральной. Лаба на Пятом Уровне, производство вирусной рекламы, микроскопических агентов, которые по воздуху передаются от человека к человеку и в замкнутой системе кондиционирования вроде Центральной процветают; каждый вирусный агент закодирован на передачу персональных предложений – органика взаимодействует с нодом, убеждая: «Купи! Купи! Купи!» Ян встречался с мальчиком, Юссу, но сейчас у них что-то не клеилось.

– Твой отец…

– Что случилось?

– Мы не понимаем.

Эти слова дались Яну не без боли. Борис ждал; по маршруту Земля – Луна и обратно полосу прозрачности пожирало молчание.

– Вы возили его к врачам?

– А ты как думаешь?

– И?

– Они тоже не понимают.

Молчание между ними; молчание мчится по космосу со скоростью света.

– Возвращайся, Борис, – сказал Ян, и Борис изумился тому, как мальчик повзрослел, каким он стал мужчиной, чужаком, которого Борис не знает – и жизнь которого он столь ясно помнит.

Возвращайся.

В тот же день Борис собрал скудные пожитки, освободил номер в отеле «Весы» на бульваре Армстронга, сел в шаттл до лунной орбиты, пересел на корабль до Врат и, наконец, слетел на Центральную станцию.

Память как разрастающийся рак. Борис – врач, он видит собственный