В последний раз его ноги ступали по этой тропе восемь лет назад. Он шел тогда, вытягивая тощую шею, чтобы взглянуть на свой новый дом – дом, который словно прилепился к горам, таким высоким, что верхушками они протыкали облака. Каден был испуган: он боялся этого холодного каменного дома и боялся показать свой страх.
«Но почему? – умоляюще вопрошал он своего отца перед отъездом из Аннура. – Почему ты сам не можешь научить меня, как управлять империей?»
Суровое лицо Санлитуна разгладилось, и он ответил: «Когда-нибудь так и будет, Каден. Настанет день, и я буду тебя учить, как мой отец учил меня – отличать правосудие от жестокости, храбрость от глупости, настоящих друзей от льстецов-прихлебателей. Когда ты вернешься, я научу тебя принимать взвешенные, суровые решения, которые из мальчика делают мужчину. Но есть кое-что, очень важное, первостепенное, чему я не в силах тебя обучить. Что это, ты узнаешь у хин».
«Но почему? – умоляюще спросил Каден. – Они ведь не правят империей! Они не правят даже царством, они вообще ничем не правят!»
Его отец загадочно улыбнулся, словно услышал от мальчика какую-то очень тонкую шутку. Потом улыбка исчезла; он взял запястье своего сына и сильно сжал его особым образом – это называлось «солдатским захватом». Каден изо всех сил постарался ответить тем же, хотя его пальчики были слишком малы, чтобы как следует обхватить мускулистое предплечье отца.
«Десять лет, – сказал тот, сменяя обличье родителя на императорский лик. – Это не так долго по меркам человеческой жизни».
Восемь лет прошло, думал Каден, опираясь спиной о покатый валун. Восемь лет, а научился он совсем немногому, и все это не имело никакой ценности. Он мог мастерить горшки, чашки, кружки, кувшины и вазы из глины, взятой с речных отмелей. Он мог часами сидеть неподвижно словно камень или часами бежать в гору. Он мог ухаживать за козами. Он мог по памяти подробно нарисовать любое растение, животное или птицу – по крайней мере, если при этом его не избивали до крови, поправил он себя с кривой улыбкой. Хотя он и полюбил Ашк-лан, он не мог остаться здесь навсегда, а его достижения казались ничтожными после восьми лет обучения – ничего такого, что могло бы помочь в управлении империей. Теперь вот Тан заставляет его считать камни… «Надеюсь, Валин лучше использует это время, – подумал Каден. – Готов ручаться, он-то по крайней мере выполняет свои задания».
Мысль о заданиях снова возродила боль в его спине, в тех местах, где ивовый прут рассек кожу. «Лучше поскорее промыть раны, – подумал Каден, поглядывая на холодную воду. – Не будет ничего хорошего, если они загноятся». Он через голову стянул свой балахон, вздрагивая от прикосновений грубой ткани к кровавым рубцам, и швырнул его на землю. Пруд был недостаточно глубок и широк для того, чтобы по-настоящему нырнуть, но в верхнем конце имелась узкая ступенька, с которой можно было погрузиться в воду сразу по грудь. Это было проще, чем входить постепенно – словно рывком отдирать засохшую болячку. Каден сделал три вдоха и выдоха, успокаивая сердцебиение и готовя себя к предстоящему погружению, и прыгнул.
Как обычно, ледяная вода полоснула его словно ножом. Однако Каден купался в этом пруду с десятилетнего возраста и давно научился справляться с температурой своего тела. Он принудил себя сделать долгий, глубокий вдох, задержал воздух, затем разогнал образовавшуюся толику тепла по своим дрожащим конечностям. Этому трюку его научили монахи. Шьял Нин, настоятель, мог целыми часами спокойно сидеть зимой под снегом, подставив голые плечи стихиям; хлопья снега касались его кожи и исчезали в маленьких облачках пара. Так Каден пока что не мог, но по крайней мере сумел не прикусить себе язык, когда потянулся через плечо, чтобы смыть засохшую кровь с израненной спины. С минуту он яростно тер кожу, затем повернулся к берегу. Но прежде чем он успел вскарабкаться обратно на скалу, тишину нарушил спокойный голос:
– Оставайся в воде.
Каден замер, судорожно втянув в себя воздух. Рампури Тан! Он повернулся, ища взглядом своего умиала, и обнаружил, что тот сидит в тени нависающей гранитной глыбы всего лишь в нескольких шагах от него – ноги скрещены, спина выпрямлена. Тан больше походил на статую, вырубленную в скале, чем на фигуру из плоти и крови. Очевидно, он сидел там все это время, наблюдая и оценивая.
– Ничего удивительного, что ты не можешь рисовать, – заметил Тан. – Ты же слеп.
Каден мрачно стиснул зубы, отогнал подползающий холод и промолчал.
Тан не двигался. Вообще, судя по его виду, он мог сидеть без движения еще вечность; однако он разглядывал Кадена с таким вниманием, словно тот был головоломной задачкой, выставленной на доске для игры в камни.
– Почему ты не увидел меня? – наконец спросил он.
– Вы смешались со скалой.
– Смешался, – Тан хохотнул. В этом звуке не было ни капли веселья, как в смехе Хенга. – Я смешался со скалой! Интересно, что это может значить?
Он перевел взгляд на темнеющее небо, словно надеялся прочитать ответ в полете соколов, круживших наверху.
– Можно смешать вместе заварку и горячую воду, чтобы получить чай. Пекарь смешивает муку с яйцами. Но как можно смешать плоть с камнем? – Он покачал головой, словно показывая, что это для него непостижимо.
Кадена, стоявшего в ледяной воде, начинало трясти. Тепло, накопившееся в его теле за целый вечер таскания черепицы, теперь было не больше чем воспоминанием – холодное течение давно унесло его за край уступа.
– Ты знаешь, почему ты здесь? – спросил монах после бесконечной паузы.
– Я должен научиться дисциплине, – ответил Каден, следя, чтобы язык не попал между клацающих зубов. – Послушанию.
Тан пожал плечами.
– Все это важные вещи, но ты мог бы научиться дисциплине и послушанию у крестьянина или каменщика. Хин могут научить тебя большему.
– Концентрации! – догадался Каден.
– Концентрации? Какое дело Пустому Богу до твоей концентрации? Почему его должно заботить, что какой-то ученик в тусклом каменном здании способен воссоздать форму листа? – Тан развел руками, словно бы ожидая ответа Кадена, и затем продолжил: – Твоя концентрация оскорбляет твоего бога! Твое присутствие, само твое «я» оскорбляют твоего бога!
– Но наше обучение…
– Просто инструмент. Молоток – это не дом. Нож – это не смерть. Ты путаешь средство с целью.
– Ваниате, – выговорил Каден, отчаянно стараясь справиться с колотившей его дрожью.
– Ваниате, – подтвердил Тан, медленно произнося странные слоги, словно пробовал их на вкус. – Ты знаешь, что это значит?
– Пустота, – стуча зубами, проговорил Каден. – Ничто.
Все, что изучали монахи, все упражнения, которые умиалы давали своим ученикам, бесконечные
