– Я парализовала вашего жреца, – объявила Адер, повернувшись к людям, – чтобы вы увидели правду!

Теперь отступать было некуда. У нее было несколько мгновений до того, как толпа осознает, что произошло, накинется и растопчет ее; и тем не менее она должна была говорить ясно и спокойно, так, чтобы они поняли.

– Чтобы показать вам, что он вовсе никакой не жрец и не любимец Интарры, но шарлатан; хуже того – чудовище! Человек, которого вы знаете под именем Уиниана, – всего лишь мерзкий лич, который пытается представить вам свои кеннинги как знак божественной милости!

Десятки людей вскочили со своих мест, некоторые из них кричали, и тем не менее большинство были в смятении, не зная, как себя вести.

«Время еще есть, – сказала себе Адер. – Время еще есть».

– Однако как отличить кеннинг лича от выражения любви богини, чудо Интарры от ужасного святотатства? Долгое время я размышляла над этим в своем сердце. Как узнать, где правда, а где предательство?

Она повернулась, чтобы посмотреть на Уиниана. Он стоял в столбе света, по-прежнему раскинув руки, словно готовился принять невыносимое сияние и жар, однако что-то в нем изменилось. На его лбу поблескивали капельки пота, в глазах мелькал страх.

– Вчера, – продолжала Адер, – я взобралась на вершину Копья Интарры, к древнему жертвенному алтарю моей семьи, чтобы оказаться как можно ближе к солнцу. Я сидела и размышляла над этим вопросом, и Интарра заговорила в моем сердце. Богиня напомнила мне, что существует способ выяснить истину.

Переступив через низкую деревянную балюстраду, она подошла к Уиниану, замершему в колонне жидкого света, настолько близко, насколько осмелилась. Даже за полдюжины шагов она ощущала, как ткань ее плаща нагревается и начинает тлеть, чувствовала запах горящего шелка. Адер вновь обратила свой взгляд к Верховному жрецу. Его лицо подергивалось, губы мучительно изгибались в попытке заговорить; однако в этот день ему больше не суждено было произнести ни слова – нервно-паралитический яд сделал свое дело. Пот ручьями струился по его лбу. Адер одарила его мрачной улыбкой.

– Это тебе за отца, – вполголоса произнесла она, прежде чем повернуться обратно к толпе.

– Различие между чудом, которое творит святой, и кеннингом лича в том, что святой полагается на волю богини, в то время как лич вверяется исключительно своим силам. Лич своими грязными ухищрениями искажает мир вокруг себя; он сам делает свою работу. Святому же нет необходимости шевелить и пальцем.

Адер подвинулась так, чтобы видеть лица ближайших к ней людей. Продолжая говорить, она смотрела в глаза одному за другим, понуждая их осознать разницу, понять смысл ее слов.

– Вот о чем напомнила мне богиня. Она может осыпать человека своей милостью, простереть над ним покров своей защиты, даже если его внимание отвлечено, даже если он спит. В настоящий момент ваш жрец всего лишь обездвижен, поэтому его кеннинг еще имеет силу.

С передней скамьи вскочил человек; в его глазах читалась готовность убить. Однако один из эдолийцев утихомирил его коротким ударом по голове.

«Надо торопиться. Они вот-вот сорвутся».

– Сейчас я уколю его другим дротиком, таким, который приносит спокойный сон без сновидений. Если Интарра действительно любит этого человека, она защитит его – и тогда делайте со мной что хотите за то, что я осквернила святость этого места и покусилась на вашего жреца. Однако если он действительно окажется личем… – Адер позволила себе сделать паузу и покачать головой. – Если он действительно лич, то не сможет наводить свой кеннинг, когда заснет. И тогда огонь богини прольется на него и пожрет его!

Руки Уиниана, распростертые в благословляющем жесте, окаменели, пальцы скрючились, словно когти, на шее выступили жилы, глаза были готовы вылезти из глазниц. «Он в ужасе, – поняла Адер, и чувство удовлетворения разлилось по ней, словно пьянящее вино. – Человек, убивший моего отца, вне себя от ужаса, а скоро он будет мертв».

Она подняла палец, и в воздухе свистнул второй дротик, погрузившись в шею жреца.

Совершив над собой, должно быть, невероятное усилие, Уиниан сумел слегка приоткрыть рот, но вместо слов из щели вывалился язык – покрытый пеной красный кусок мяса между его губ. По груди жреца пробежала дрожь, превратившись в конвульсии в области шеи; потом его глаза закатились. Медленно-медленно он опустился на колени, и его одежды, столь белоснежные и девственно-чистые, принялись сперва дымиться, потом обугливаться… А потом все его тело взорвалось сполохом пламени, и Уиниан вывалился наружу из столба света.

Толпа с воем сомкнулась вокруг них, словно море.

47

Весь остаток дня они непрерывно двигались на восток – мимо Башни, мимо Скачка Бьюри и Гарпий, мимо Черного Ножа и Золотого Ножа, спускаясь в долины и протискиваясь через ущелья, в которых едва не застревали плечами, – пока не оказались в районе горных пиков, которых Каден никогда прежде не видел. С раннего утра Пирр не прекращала их подгонять, однако по мере того как день клонился к закату, усталость начала брать над ней верх, а долгие годы, проведенные в горах монахом, наконец пригодились. Тан держал ровный шаг, не замедляясь ни на секунду, даже когда другие спотыкались или останавливались, чтобы перевести дух. Как Тристе умудрялась поспевать за ними, Каден мог только догадываться. На самых крутых подъемах он поддерживал ее, кладя руку ей на поясницу, чтобы она не поскользнулась на предательской осыпи, но большей частью девушка бежала и карабкалась сама. Ее лицо было напряжено от усилий, грудь вздымалась в попытках захватить побольше разреженного воздуха, но она не прекращала бежать. Никто не забыл, что случилось с Фирумом, когда он начал отставать.

Солнце висело уже над самыми верхушками западных пиков – размытое красное пятно на темнеющем небе. Они только что перевалили через самый крутой за весь день хребет – огромную гранитную стену, простиравшуюся насколько хватало взгляда от севера до юга, когда Тан наконец объявил привал. Тристе рухнула на камни словно тряпка, вздрагивая от изнеможения и почти немедленно провалившись в сон. Она потеряла вторую из своих легких туфелек при переправе через речку, и ее ноги представляли собой ужасающее скопление порезов, волдырей, крови и синяков, так что Каден вздрагивал и морщился при одном взгляде на них. Казалось чудом, что девушка до сих пор могла стоять, не то что бежать.

Каден устало взглянул на восток, на местность, ждавшую их по другую сторону хребта. От увиденного его сердце упало: горные хребты вздымались ряды за рядами, уходя к горизонту. Он начал было что-то говорить насчет того, что это невозможно, что они никогда не смогут пройти через все это, но Пирр с Таном