Впрочем, Каден лишь мельком окинул взглядом все это, его внимание тотчас привлекла широкая кровать, занимавшая бо́льшую часть пространства – кровать, устланная шелками и усыпанная пухлыми подушками. Он поискал глазами стул или скамью, но слуги, поднявшие в горы все эти вещи, очевидно, считали освещение более важным, нежели сиденья. Здесь было некуда податься, некуда повернуться: везде мешалась эта громадная постель. Тристе, едва ступив внутрь, замерла возле входа, а Каден, изо всех сил стараясь выглядеть небрежным, приблизился к ложу и опасливо провел рукой по кашемировым одеялам.
– Ну что же, – проговорил он, – по крайней мере, она большая…
Тристе не ответила.
Каден повернулся, пытаясь вспомнить какую-нибудь из шуточек Хенга, чтобы разрядить напряжение, но все шутливые мысли вылетели у него из головы, когда его взгляд упал на девушку.
Она стояла у входа, дрожа с головы до пят. Платье расплылось пятном на ковре возле ее ног. Под ним на ней ничего не было. Непроизвольно, почти инстинктивно, Каден жадно окинул ее взглядом: стройные ноги, гладкая кожа, полный изгиб грудей. В Аннуре, перед храмом Сьены, стояла мраморная статуя богини – воплощение физического совершенства, апогей человеческого наслаждения. Ему доводилось слышать, как мужчины шутили насчет этой статуи, перечисляя то, что они хотели бы сделать с богиней, если бы остались с ней наедине, и однажды во время прогулки Каден с Валином какое-то время исподволь рассматривали скульптуру, заинтригованные красотой, которую едва могли постичь. Однако по сравнению с Тристе мраморные изгибы и изящные пропорции казались неуклюжими, чуть ли не уродливыми.
Он пытался вспомнить хинские упражнения, на овладение которыми потратил столько лет, упражнения, которые помогли бы ему охладить жар и привнести долю разума в хаос, заполонивший его ум. Безуспешно. Тело Тристе было стройным, даже хрупким, но эта хрупкость манила его, тянула к себе сильнее, чем крепкая веревка, и на протяжении нескольких ударов сердца он боялся себя, боялся того, что может сделать с ней. Он попытался отвести глаза, но это было невозможно, как остановить собственное сердце.
Внезапно, издав короткий гортанный вскрик, Тристе бросилась к нему, движимая, как он вдруг понял, больше вином и страхом, нежели плотским желанием. Она неуклюже врезалась в его грудь, опрокинув его назад, и они рухнули на кровать одним клубком переплетенных конечностей. Каден пытался вырваться, но она цеплялась за него, отчаянно раздирая его балахон.
– Подожди, – молил он, пытаясь успокоить девушку, не привлекая постороннего внимания за эфемерными полотняными стенками павильона. – Постой!
Это лишь еще больше подстегнуло ее неистовство. Каждый год Каден помогал монахам связывать коз для стрижки и забоя – и каждый год он бывал заново ошеломлен силой, скрывавшейся в теле животного, доведенного до состояния паники. Такая же паника владела сейчас Тристе, и за несколько мгновений девушка преодолела его сопротивление, опрокинув его на спину и прижав к кровати, невзирая на его превосходство в размерах и весе. Руки, стиснувшие его запястья, были словно кандалы – настолько же невозможно оказалось разорвать их хватку. «Она сильнее меня!» – подумал Каден удивленно, хотя и не прекращая борьбы. Потом в девушке словно бы что-то сломалось. Она все еще продолжала бороться, но невероятная сила ушла из нее, и Каден в конце концов сумел с ней совладать. Когда он вырвался из ее объятий и посмотрел вниз, то увидел, что в ее лиловых глазах набухли слезы.
– Мы должны! – всхлипывала она. – Мы должны! Должны!
– Что мы должны? – спросил Каден, хотя у него уже были некоторые соображения на этот счет, и быстро добавил: – Мы вовсе не должны ничего делать.
Тристе затрясла головой с такой яростью, что Каден испугался, как бы она себе чего-нибудь не повредила.
– Они мне сказали! – выкрикнула она. – Они сказали, что мы должны!
Каден рывком поднялся, расправил свой балахон и, повернувшись, принялся рассматривать один из роскошных гобеленов, украшавших стену. На нем изображалось сражение, – не сразу понял Каден, – какая-то битва великолепных мужчин и женщин, полуодетых, но вооруженных длинными копьями, с шеренгами врагов в тусклых серых доспехах. Он вложил все свое внимание в изучение хитросплетения нитей, перемежающихся красок и узоров, используя свою сосредоточенность, чтобы успокоить пульс, замедлить дыхание, расслабить… все что только можно. После долгой неловкой паузы он понял, что способен снова посмотреть на Тристе. Она тихо плакала.
– Может быть, они и сказали тебе, что мы должны, – начал он, стараясь вложить в свои слова больше уверенности, чем чувствовал, – но также они сказали мне, что я император, и как император я приказываю тебе надеть на себя что-нибудь.
Таковое применение его императорской власти выглядело не очень внушительно, но надо же было с чего-нибудь начинать. Он рискнул посмотреть через плечо и обнаружил, что Тристе проигнорировала его слова, вместо этого нагишом свернувшись на постели в тесный клубок. «Вот тебе и неоспоримая сила императорского указа», – подумал он про себя.
– Он сказал, что ты сам захочешь, – простонала девушка, обнимая колени руками, так, что ее груди скрылись, зато обнаружились… другие подробности. Каден поспешно отвел взгляд. – Он сказал, если ты не захочешь, то это моя вина! И теперь они ее убьют! Они выгонят ее из храма, и она умрет!
Она задохнулась слезами. Помимо воли Каден повернулся к ней, охваченный любопытством и беспокойством.
– Они убьют кого? – осторожно спросил он. – Кто и кого угрожает убить?
Говоря, он подобрал одно из сложенных одеял, лежавших у подножия кровати, и торопливо накрыл им ее дрожащее тело. Съежившаяся под одеялом, с мокрыми дорожками от слез на щеках, Тристе внезапно превратилась в обычную напуганную девочку, какой она и была.
– Мне ты можешь рассказать, – мягко добавил Каден.
Тристе безнадежно покачала головой, но впервые посмотрела ему в глаза. Ее лицо выражало усталую покорность.
– Мою мать, – ответила она, когда ее всхлипывания затихли настолько, что она смогла говорить. – Тарик сказал, если я не пересплю с тобой, он позаботится о том, чтобы ее выгнали из храма и заставили зарабатывать на жизнь, как зарабатывают обычные шлюхи.
– Из какого храма? – спросил Каден, чувствуя, как смятение внутри него уступает место нарастающему гневу. – Твоя мать – кто она?
Ему вспомнилась насмешливая улыбка Адива за ужином, самодовольство, с которым тот представил ему Тристе в качестве «подарка». Возможно, Санлитун и назначил этого человека на пост мизран-советника, но Каден не собирался оставлять его там надолго, если он так обращается с беззащитными девочками.
– Луетта, – сказала Тристе. Содрогания страха оставили ее, сменившись глубокой, неизмеримой скорбью. – Так ее зовут. Она лейна.
Каден посмотрел на нее. Лейнами звали верховных жриц Сьены, это
