— Ну, я же объяснил тебе: я еще мальчик… — безумно конфузясь, проныл Крамугас.

Она придвинулась вплотную и страстно задышала ему в подбородок.

Крамугас вдруг почувствовал, что еще какая-то минута — и он уже не человек.

— У меня, знаешь, времени мало, — с отчаянием выдавил он из себя. — Столько нужно переделать дел… Может, не здесь, не сейчас? Потом, а?.. Как ты насчет того, чтоб погулять со мной по городу? Редактор… Впрочем, ты уже все знаешь!.. И еще он, между прочим, велел никого к нему в кабинет не пускать. Ни под каким видом.

Он многозначительно прислушался к глубокой тишине, царившей за толстой редакторской дверью.

— Надо же, ни звука… Прямо сказка. Замечательно молчит! — с почтеньем прошептал он. — Размышляет… О войне, наверное… О нас с тобой…

Глаза секретарши вспыхнули бешеным огнем, и она, схватив с трюмо шикарнейший пумпон, метким движением припудрила шишку на лбу.

— Идем, — сказала она нетерпеливо.

Предвкушение необычайного, доселе неизведанного помутило окончательно рассудок Крамугаса.

И потому, уже выходя из начальнической приемной, бедняга лишь растерянно пролепетал:

— А как же — «не впускать»?

Секретарша ловко сдернула с крючка под выключателем массивный, с хитроумною бородкой ключ и заперла им редакторскую дверь на четыре полных оборота.

— Ой, — неожиданно сконфузилась она, — забыла…

— Что еще?

— Да куда полагается прятать ключ! Тут каждый день меняют место…

— Я дома обычно под дверью оставлял, — неуверенно заметил Крамугас. — Или вешал на гвоздик — рядом… Чтобы долго не искать.

Секретарша чуть помедлила, а потом, на все махнув рукой, запихнула ключ под половичок, у порожка, везде выключила свет и без затей сказала:

— Я готова. Вот и все.

По ухабистому пневмотоннелю с тремя сотнями тупичков и ответвлений они стремглав пролетели до самого выхода, а оттуда, свалившись на девятый слой самопарящих уровней, помчались по нисходящей спирали — мимо плоских зеркальных крыш, где, от неги вывернувшись наизнанку, поджаривали на солнышке свои внутренности бесстыжие думноны-тринобанты; мимо распахнутых окон домов, где квартировались в падборисфенюжнение охочие до семейного уюта с тихим блудом псевдоцирцеяне из лимитных дальних регионов; мимо гигантских полуживых рекламных щитов («Пейте жидкое!», «Наше прошлое — в надежных руках. ¹», «Дети — лучший подарок!», «Ходите ногами!», «Дорожите вашей шкурой — занимайтесь физкультурой!», «Будьте рады!», «Из всех искусств — годятся все!», «Имеется одежда. Навсегда!», «Лечу испуг: подобное подобным!»,и в таком же духе — много разного другого, на все случаи бедовой жизни); мимо красочных картинок, пышно и загадочно мерцавших светом энных, недоступных измерений, — спускались все ниже и ниже, покуда, наконец, не очутились на шершавой и не слишком чистой мостовой, изборожденной трещинами модного фасона.

— Ой, скорее! — вдруг закричала секретарша и, потянув за собой Крамугаса, метнулась к тротуару.

Вдоль улицы стеклопластиковой длинной лентой со свистом пронеслись сотни мнемотакси.

На мостовой остались лежать, раскатанные до невозможности, трупы пяти нерасторопных прохожих.

— Видал?! — восторженно вскричала секретарша.

Новое стадо мнемотакси в момент уничтожило и эти жалкие останки.

— Вот спасибо, — с чувством поблагодарил Крамугас свою спасительницу. — Если бы не ты…

— Ах, ерунда! — махнула та рукой. — Когда-нибудь все равно попадешь… Правда, шик?! Сейчас очень модно — наезжать на прохожих.

— Хорошенькая мода!.. — присвистнул Крамугас. — Это же дичь какая-то!..

— Зато развлечений сколько! — пропела секретарша. — Веселись — не хочу. На каждом углу. Ну, что ж ты встал? Ты ведь город хотел увидеть? Пошли!

— А куда? — спросил Крамугас.

— Да мало ли мест! Тут если все перечислять… Можно, к примеру, на площадку голых попрыгунчиков, можно в подземелья радостных насилий, можно на башню невинных безобразий, можно в тоннели чувственных искажений, можно в вольеры извращенных «хо-хо-хо», можно…

— Времени у меня маловато, — в который уже раз признался Крамугас. — Мне б чего-нибудь попроще и побыстрее, и чтоб далеко отсюда не ходить…

— Тогда давай сыграем в раздевающихся гоп-наездников! — предложила секретарша.

— То есть?..

— А вот — гляди!

Она скинула с себя платье и голая прошлась колесом вокруг Крамугаса.

«Эх, мне бы в помощницы такую… — с внезапным сожалением подумал тот, не в силах оторвать взгляд от подружки. — Ведь пропадает зря, в редакционной-то дыре!..»

— Ну, а дальше? — заинтригованно спросил он. — Что мне дальше делать?

— Нет, — возразила секретарша, — тебе это не понравится, я чувствую. Мне кто-то говорил, это слишком сложное, аналитичное занятие. Не для писателя, короче. Понимаешь? Можно, конечно, покувыркаться на горках тройного интимария, но это… тоже не для писателя.

— А что — для писателя? — уныло спросил Крамугас. — Я, право, и не знаю…

— Ну… Ты любишь секс — обыкновенный секс? — томливо закатив глаза, прошептала секретарша. Она навалилась на него своей ампирной грудью и крепко обняла. Во лбу у нее — рядом с шишкой — призывно бился розовый треугольник — остаточный след умственных оплошностей далеких предков. — Ты еше мальчик, понимаю… Ноты любишь секс? Скажи!

— Я — секс-юниор, — пожаловался Крамугас. — И только-то. Ни в сборной не был, ни солистом, ни в ансамблях никаких… Если бы я знал, что… все так обернется… Батюшки, а какая сейчас на Бетисе-0,5 весна стоит!.. Чудо! И все влюбляются — возвышенно, изящно, благородно… И без этих вот… Конечно, интересно все, но… Может, если бы я в сборной состоял, участвовал в соревнованиях… А так…

— Я знаю, знаю, чем мы будем заниматься! — уверенно сказала секретарша, не обращая ни малейшего внимания на Крамугасово нытье. — Прямо сейчас… Как ты смотришь на утробный секс? Ведь замечательно же, правда?

— Что это такое?

— А это — когда вся утроба стонет! Стонет и поет… Нет, ты себе не представляешь!..

— Хватит! — решительно сказал Крамугас и отстранился от секретарши. — Довольно! Отчего у тебя на уме все какая-то утроба да утроба? Скучно даже… Ты бы лучше книжки почитала. Или рассказала мне стишок… Можно ведь красиво, постепенно… Поговорить о том, о сем, полюбоваться на природу, помечтать… Как все нормальные-то люди! А ты словно бешеная, право…

— Провинциал! — презрительно фыркнула секретарша, для чего-то делая дыхательные пассы. — Привык в своей глуши… Полюбоваться на природу!.. Где ты видишь?! Здесь другая жизнь: цивилизация, пойми! Чем же еще заниматься?! Сейчас все так. Это очень модно. Все по моде живут.

— Вот никогда я в это не поверю, — отозвался Крамугас. — Не может быть, чтоб все.

— Ну, есть, наверное, разные дурачки вроде тебя, но современные люди… Мода — чтобы круто жить сегодня, а не думать о разном дерьме…

— Идиотка! Шлюха! Рвань последняя! Уволю — и не возвращайся! — неожиданно раздался злобный визг откуда-то с далекой верхотуры. — Сколько раз уже твердил, чтобы не смела меня запирать!

— Вот — редактор проснулся, — моментально скисла секретарша. — Опять в уборную приспичило — весь день свою капусту жрет. И всегда он влезает… в самую серьезную минуту! Хотя… с тобой какое развлеченье! Ты же юниор… Конечно, можно было попытаться — все-таки ты мумрик ничего себе… Ну ладно. Придется ехать открывать.

Она подняла с тротуара платье