– Тогда я не вижу смысла в нашей беседе. Все равно вы мне не поверите. Придется вам вызвать судебного ведуна.

Похоже, попытка повторить маневр профессора была не очень разумной, что сразу стало понятно по перекошенной улыбке жандарма.

– Так я и сделаю.

– На это вам нужно дозволение судьи, – вмешался в нашу грызню Дмитрий Иванович.

– И оно у меня есть. – В голосе жандарма появилось торжество. – Извольте ознакомиться.

Он передал следователю бумагу из папки и, что самое интересное, совершенно успокоился. Похоже, весь этот спектакль был нужен для того, чтобы я ушел, так сказать, в отказ.

Судя по вытянувшемуся лицу читающего документ следователя, в документе было что-то сказано о моем препятствовании следственным мероприятиям.

Да уж, похоже, меня развели как пацана. Неприятно.

– И пока мы дожидаемся появления судебного ведуна, господин коллежский секретарь побудет в нашей управе, – явно наслаждаясь процессом, резюмировал жандарм.

– Нет. – Растерянность мгновенно слетела с Дмитрия Ивановича, и его голос зазвенел сталью. – В сем предписании о содержании под стражей ничего не сказано.

– Я как глава жандармского управления Топинска имею право заключить под стражу любого…

– …работника завода или горожанина, причастного к событиям, связанным с деятельностью завода, – жестко оборвал ротмистра следователь. – На служащих полицейской управы ваши полномочия не распространяются.

– Тогда пусть он сидит в вашей камере под стражей моих людей.

По лицу Дмитрия Ивановича было видно, что он испытывает огромное желание послать жандарма в далекое пешее путешествие, но, увы, не может этого сделать. Не факт, что полицмейстер поддержит его агрессивные действия, особенно если в деле фигурировала санкция судьи.

– Игнат Дормидонтович отправится к себе домой и даст слово офицера не покидать здания до дальнейших предписаний, – отчеканил мой начальник.

Ротмистр скривился, как от зубной боли, но, видно, решил, что конечный результат дороже сиюминутного и мелочного триумфа.

– Хорошо, но мои люди за ним присмотрят.

– Я не вправе приказывать жандармам и тем более препятствовать им, коли они действуют в рамках закона и хотят немного померзнуть, – развел руками следователь, явно уставший от этого разговора.

Когда жандарм, громко хлопнув дверью, удалился, Дмитрий Иванович подошел ко мне:

– Игнат, постарайтесь не делать глупостей. Положение очень сложное. Тут либо пострадаете вы, либо ротмистр. И боюсь, что случиться может всякое. Меня сильно беспокоит предписание судьи. Что-то раньше я не замечал за Виктором Игоревичем особой любви к жандармам. Это как-то связано с Елизаветой Викторовной?

– Возможно.

– Игнат Дормидонтович, я же вас предупреждал, – укоризненно покачал головой следователь.

– Дмитрий Иванович, поверьте, моей вины в этом нет. Я ничем не способствовал вспыхнувшим ко мне чувствам Елизаветы Викторовны. Мало того, именно моя осторожность и неприятие этих чувств вызвали ее негативную реакцию. Но ума не приложу, как это может быть связано с предписанием судьи.

– Очень даже может быть, – вздохнув, сказал Дмитрий Иванович, – я ведь говорил вам, что судья души не чает в своей доченьке? Боюсь, теперь вам придется пожинать плоды ее страстей. Хорошо, ступайте-ка вы домой и не покидайте его до дальнейших указаний. Знаю, у вас живет мальчонка, вот на него и переложите все перемещения по городу. Полагаюсь на ваше благоразумие.

– Конечно, – со всей серьезностью ответил я следователю.

Домой меня доставили служебные сани, и путь этот оказался довольно быстрым, так как был смазан размышлениями.

Влип я, конечно, по самое не балуй, но в принципе все не так страшно, как выглядит. Для видока лжесвидетельство в буквальном смысле смерти подобно, но в том-то и дело, что присяги я не нарушал. В уставе видоков сказано, что нельзя лгать во время дачи показаний в суде. За недомолвки в отчете по головке не погладят, но все равно там изложена одна лишь правда. Также на меня работало негласное правило в отношении стриг. Когда есть доказательства душегубства в исполнении стриги, его убийцу если и ищут, то не очень усердно. Дмитрий Иванович изначально не стал выпытывать у меня подробности о ведьме. Ему хватило того, что ее лицо в моем видении было закрыто. Конечно, если ротмистр прознает о моем знакомстве с Эммой, то вцепится в него как бульдог, но только для того, чтобы подвергнуть сомнению мое свидетельство о принадлежности бирюка к племени стриг.

В принципе, если грамотно повести себя при освидетельствовании судебным ведуном, можно вообще выйти сухим из воды. В крайнем случае сдам Эмму, тут уж не до романтического геройства. Можно заявить, что на момент написания отчета ее личность мне была неизвестна. При этом я буду абсолютно честен, что и подтвердит артефакт ведуна.

Немного успокоившись, я попрощался с городовым и вошел внутрь нашей каланчи. А внутри меня ждал форменный бедлам. С первого взгляда казалось, что здесь провели самый настоящий обыск.

– Осип, что здесь случилось? – спросил я у Чижа, который старался навести порядок.

– Кузьмич малость поозоровал, – небрежно отмахнулся малец, да еще довольно улыбнулся. – Ох, как они выскочили из дома, когда к двери полетела лавка.

Да уж, силен домовой – вернувшаяся к печи лавка весила килограммов пятнадцать. Сейчас свободного энергента не было ни видно ни слышно – умаялся, бедолага. Похоже, он ушел в глухое подполье, вон даже его игрушки исчезли с елки, и, кажется, прихватил еще парочку лишних.

Ну и пусть его, не жалко.

Как вишенка на торте не самого приятного дня стал явившийся под вечер хмурый как туча Евсей. Немного потоптавшись у порога, неожиданно оробевший казак прошел к печи и уселся на ту самую летающую лавку. Уселся и минут десять молчал. Пришлось начинать разговор мне:

– Был у Демьяна?

– Да.

– Как он?

– Живой, – с раздражающей монотонностью ответил Евсей.

– А где Григорий?

– Там.

– Евсей! – не выдержал я. – Что ты заладил, как филин. Говори как есть.

– Не стал со мной разговаривать Гриня. Обиделся и на меня, и на вас. Уезжает он завтра, чтобы рассказать о моем проступке кругу старшин.

– Вы же вроде друзья? – удивился я такому повороту сюжета.

– Куда там! – поник здоровяк. – Присматривали они за мной.

Еще минут пять казак помолчал, а затем, видно, решил, что сегодня у нас день откровений:

– Оплошал я в своей сотне. Напился до чертиков и порешил в драке казака. Он тоже был еще тот колобродник, потому я и жив-то до сих пор. Да еще благодаря доброй памяти о батьке моем. Но сказали, что это последнее упреждение. Коли оступлюсь еще, лягу в сыру землю. Вот и оступился.

– Это как, без суда и закона?

– У нас свои законы, ваше благородие. Как и у вас. Я свою вину ведаю, оставил товарищей ради добычи, теперь рассчитаюсь за это кровью.

– И ничего сделать нельзя?

– Ничего. – Грусть сползла с лица казака. Ее сменило мрачное спокойствие и обреченность. – Пока я на службе, тронуть меня нельзя. Но доедет Григорий до старшин – и они пришлют сюда замену. Тогда за мной и явится кто-то из характерников.

– А разве характерники не у запорожцев?

– Вот запорожец за мной и приедет, чтобы свои рук не марали.

– А пока ты на службе,