На этом блондин посчитал разговор законченным, выйдя из комнаты так же неслышно, как и появился. Дверь закрывать за собой не стал, лёгким щелчком пальцев восстановив тонкое кружево заклятий, пронизывающих комнату вдоль и поперёк.
Вот только я могла бы поклясться, что на моё едва слышное «Спасибо» сквозь накатывающую сонливость он всё-таки улыбнулся. Довольно, искренне и с толикой облегчения. Странный он.
Даже по меркам собственной расы.
Аджар, город Охотников. Граница земель гномов
Хашша Эрр’шиКлетка.
Десятки обликов, сотни названий, тысячи интерпретаций. Только суть останется неизменной, как ты её ни назови. Даже если она всего лишь плод твоего воображения, это всё равно замкнутое пространство, насквозь пропитавшееся твоим страхом, воплотив в себе все твои кошмары. Здесь не скрыться и бежать тоже некуда. И какую бы иллюзию свободы тебе ни дали, в конечном счёте ты всё равно остаёшься один на один с самим собой. Запертый. В клетке. В помещении три на три метра. Где нет ничего и никого, кроме тебя и твоих чёртовых тайн. Порой кровавых, порой нелицеприятных, но от этого не менее реальных. И ты никуда от них не денешься, пока тот, кто заточил тебя здесь, не решит по-другому.
Согнув ноги, я обхватила руками колени, подтянув их к груди. Моя тюрьма, увы, не была игрой воображения. Для этого в ней слишком реальные твёрдые стены, без окон и дверей. Полутёмное помещение с притулившейся в углу узкой деревянной кроватью и единственным источником света где-то под потолком – вот как выглядела моя личная клетка. Слабого магического светляка хватало, чтобы осветить центр комнаты. Но его явно было мало, чтобы разогнать мрак по углам. И иногда казалось, что оттуда тянутся вязкие щупальца тьмы, грозившие окончательно погрузить меня в пучину безумия и безнадёжного отчаянья.
Я невольно вздрогнула от слишком ярких картинок. И скользнула бездумным взглядом по обшарпанным стенам своего убежища. То тут, то там их покрывали листы пожелтевшей бумаги, заполненной от края до края рваными хаотичными набросками. Где-то карандаш прорвал светлое полотно, где-то его можно было и не заметить, если не приглядываться. Ну а если уж присмотреться, то кто-то внимательный мог бы увидеть внизу отражение моего прошлого. Или намёк на то самое светлое будущее, к которому стремилось глупое сердце. И плевать ему на то, что оно никогда не сбудется. Во всяком случае, пока меня сковывает по рукам и ногам стальной обруч чужой магии и воли.
Тихо хмыкнув, едва заметно дёрнув плечом, я поморщилась. И, скатившись с жёсткой койки, одним плавным, слитным движением скользнула к стене напротив. Провела ногтём по неприметной щели между досок, открывая створку потайного шкафа, и завороженно уставилась на скрытое в нём сокровище.
Наверное, я всё же немного безумна. Возможно, даже не немного. Обычно заключённые от всех прячут то, что им дорого, то, что обладает воспоминаниями, какой-то неизвестной остальным ценностью. Но мне от прошлого не осталось ничего, даже собственного тела. Поэтому в небольшой узкой нише не было ничего, кроме простого прямоугольного зеркала, занявшего всё место. Потускневшего от времени, с длинными тёмными царапинами на гладкой поверхности и засохшими пятнами крови на местах сколов и ударов, от которых змеёй в разные стороны расходились мелкие трещины.
В бессонные ночи мне порой кажется, что мы с зеркалом в чём-то похожи. Оно такое же потёртое, избитое. Но также по каким-то неведомым причинам продолжает существовать. Вопреки всякому здравому смыслу.
Просторная рубаха из грубой ткани так и норовила соскользнуть со слишком худых плеч. Света по-прежнему не хватало, но это на самом деле никогда не было особой проблемой. Для того, кто никогда и не был обычным человеком, не составит никакого труда увидеть и самые мельчайшие детали в отражении бездушной поверхности. Даже в кромешной тьме. Причём слишком хорошо.
Неживое, лишённое магии зеркало неизменно показывало одну и ту же картинку. Высокую истощённую девушку, вряд ли прожившую больше двадцати пяти зим по человеческим меркам. Её тёмные волосы с серебристо-седыми прядями, тяжёлой волной спускаясь до середины спины, неряшливо обрамляли овальное скуластое лицо с острым подбородком. Нос с горбинкой, тонкие брови. Левую пересекает несколько белёсых шрамов, придавая причудливый, неестественный изгиб. Губы бледные, тоже тонкие, с сеткой шрамов на всей нижней. Если улыбнутся чуть шире, то можно увидеть острые клыки. Они гораздо больше, чем у обычного человека. Только она, как и я, никогда не была человеком.
Склонив голову набок, я коснулась пальцами зеркала, обрисовав до сих пор непривычный контур теперь уже своего лица. Затем провела ниже, по изящному изгибу шеи, выступающим косточкам ключиц. И отпрянула, отступив на шаг назад. Медленно повернувшись вокруг своей оси, отслеживая каждое движение на первый взгляд хрупкого тела. В который раз удивляясь, как же обманчив этот самый первый взгляд!
Все жесты, все движения были идеально выверенными, чёткими, без малейшего признака скованности. Под белой кожей выделялись крепкие стальные мышцы, гармонично сочетавшиеся с кошачьей грацией и гибкостью. Если бы у прежней хозяйки хватило знаний, навыков и желания, мы не стали бы заложницами этой ситуации. И я не оказалась бы в чужом теле, в чужом мире, в клетке.
Сделав шаг к зеркалу, я покрутила в пальцах прядь волос, задумчиво разглядывая по-прежнему чужое для меня отражение. Прикрыла глаза, качнувшись с носок на пятки и обратно…
– Р-р-ра-у-у! – Ярость всколыхнулась мгновенно, вспыхнув в душе ярким заревом.
Сипло выдохнув, я размахнулась и с силой врезала по бесстрастной поверхности. И ещё раз, и ещё…
Я била по стеклу, не чувствуя боли. Ощущая, как течёт по пальцам кровь из ранок, оставленных острыми осколками. Со злорадством отмечая, как гладкое серебро окрашивает алый цвет, заполняя сеть мелких трещин. И с горечью понимая, что люди лгут.
Сорвавшись на безмолвный предмет своей скудной обстановки, я не почувствовала облегчения. Ни капли.
Втянув воздух сквозь сжатые зубы, я отступила назад, захлопнув дверцу шкафа. Эмоции схлынули так же стремительно, как и вспыхнули, оставив после себя тянущую грусть и пустоту. Пальцы рук онемели, шевелить ими было предательски больно. И только та звериная ярость оставалась неизменной. Она затаилась где-то глубоко внутри, выжигая то, что когда-то ещё можно было называть душой. Хоть что-то знакомое в
