Тоня, моя сестра, с удовольствием каталась на мотоцикле, обняв меня за толстые бока. Когда же я прокатил ее на своем ослике, она наотрез отказалась садиться на него вновь — страшно. «Такое ощущение, что не на технике едешь, а на ведре с моторчиком, не то провалишься в него, не то оно само из-под тебя выкатится!» Это да.
Я падал на ослике три раза. Один раз на гравии, второй на мокром шоссе и третий просто так, взбрыкнул «Кимко» — и готово.
Ну что ты смотришь на меня своими фарами, спрятанными под решетку? Типа внедорожник! Отдал ведь за тебя бешеные деньги. А ни виду, ни мощи. Позорище мое…
Но все равно мы с тобой сегодня сделали «Априлию». Сделали! Невзирая на ее спортивный выхлоп и на то, что седок был легче меня килограммов на сорок. Они выскочили на подъеме, с шиком обогнав нас с правой стороны и вылетев на мост. Седок гордо обернулся и продолжил движение в тридцати метрах впереди меня.
Я принял вызов. Ты не знаешь моего «Кимко», пацан! Зато я знаю твою «Априлию». И себя. А ты меня не знаешь!
Дождавшись начала спуска с моста, я осторожно передвинулся на самый край сиденья, так что колени вылезли за щит скутера. Максимально освободил от нагрузки ведущее колесо, пригнулся к рулю, уменьшив сопротивление ветра, и дал полный газ.
Мой трудяга «Кимко» чуть подпрыгнул, влекомый силой инерции и резким форсажем, и стал неуклонно догонять уже торжествующе расслабленную «Априлию». Я поравнялся с ней, отсигналил обгон и с шиком (а как же иначе?) завершил обгоняющий маневр, выскочив прямо перед носом офигевшего соперника. Еще рукой ему помахал.
И не важно, что пришлось пропустить свой поворот и делать крюк в восемь километров. Пусть у меня не «Харлей» сейчас. И даже не «Кавасаки». Но ослик «Кимко»… он же мой. И «Априлия» у этого дерзкого пацана тоже, наверно, любимая… А мы их сделали!
Бог у бога портянки украл.
* * *
Любовь нельзя взвесить. Нельзя измерить. Я люблю солнце, дождь и ветер с моря. И много чего еще. А что же больше?
Всё я люблю больше всего. Люблю родителей, сестру, друзей. Это всё — одна любовь.
Если представить ее как большой медовый пирог — он ваш, друзья, любимые и родные, весь и целиком. И каждый возьмет кусок. Или два, если ты сладкоежка. Все будут его есть, и мне будет приятно. Потому что пирог-то принес я. Для вас.
Но главная любовь — это, конечно, любовь к женщине. Потому что она настолько поглощает тебя всего… что в стороне не остается и эгоизм. Как это возможно? Ведь это антипод любви. А на самом деле именно эгоизм и делает эту любовь особенной среди всех. Я хочу быть с этой женщиной. Только я. И только с ней. Ни с кем не хочу делить. И ни с кем не хочу делиться. Потому что она — моя. А я — ее. Только ее. У мужчины любовь без желания обладать — не любовь. Нет, мне тоже всегда льстит, когда на вечеринке рядом со мной самая красивая женщина, это на самом деле приятно. Особенно если женщина — любимая. Но это так, игра, киндершпиль… И это даже не эгоизм, нет, это… мир для двоих. Потому что я думаю, глядя на нее, как приведу сейчас ее к себе домой, смою косметику, вытру носик, заверну в простынку и утащу к себе, в свою постель.
А солнце я тоже люблю. Пусть светит всем, ярко. И ветер с моря пусть щекочет ноздри и зовет в путь не только меня. От него не убудет. С друзьями в пути даже лучше. Но моя женщина пусть светит только мне. Только. Мне. И зовет в путь меня одного. Не важно, я один на нее смотрю или смотрят на нее с восхищением многие. Самая красивая она или нет. Пускай и никто не смотрит, так даже лучше.
…Я вижу тебя. Твои волосы, ложащиеся на плечи черным свободным крылом. Я вижу твое лицо, нежное, как у ребенка, и печальное, как у женщины, прожившей три жизни. Снова тону в зеленом сиянии глаз. Я вижу тебя снова и счастлив так, что сердце начинает рваться из клетки ребер.
И сожалею в эти мгновения только об одном: чтобы увидеть тебя так ясно, мне нужно закрыть глаза.
* * *
Проснулся в шесть утра. В последнее время сплю урывками, режим скачущий. Взял еще и дневную работу, поэтому иногда поспать не удается сутки напролет. Впрочем, сил много, и я этого не замечаю практически. Я люблю работать, только сам на себя, конечно, тогда это не утомляет.
Работать люблю, отдыхать люблю, спать люблю, дурака валять люблю…
А вот проснулся от холода. Леденящего, от которого не спасал шерстяной плед. Пустяк дело, если бы… Если бы холод не шел изнутри.
Холодно, очень холодно на душе. Сыплет мерзлая крошка, словно кто-то выскребает стальным ножом огромную, вполнеба, ледяную булку. Холодеют руки, грею их о кружку с кофе. В доме все дышит холодом, не хочется прикасаться к предметам — они жадно, как утопающие за спасителя, хватаются за твое тепло, и оно уходит в них безвозвратно.
В аду, наверное, не жар, а вот такой мертвящий безнадежный холод. Вечный. Не боль страшна. Страшны отчаяние и безнадежность. Можешь повесить свои медали на стену и вдохновляться ими, они приободрят тебя, но не согреют. Можешь искать тепла в друзьях, но это все равно что подойти к дорожному костру, согреть ладони и снова уйти в морозную ночь.
Холод. Мертвящий, ледяной. Он приходит неожиданно и в последние годы — часто. Словно какое-то неведомое жуткое существо шлет мне приветы, дескать, я помню о тебе, и когда-нибудь…
Знаете, что я вам скажу? Природу не обманешь. Время заводить детей.
* * *
Сегодня сообщили, что в Ренебурге албанцы, положив тюрштееров, снесли дискотеку. Так. В совпадения я не верю. Практически одновременно в двух городах начинаются проблемы с албанцами. Бесмир с бригадой выехал в Ренебург. Должны наказать отморозков, и наказать страшно, чтобы неповадно было, иначе… В администрации говорят, что уродов, скорее всего, кончат. Поделом. Впрочем, не исключено и
