— Сэр? — напомнил о себе Симпкинс. Он выглядел чем-то испуганным.
— Мне сказали, вы старшина шлюпки.
— Так точно, сэр, я, но нас уже расформировали. Подготовка к выходу, сэр. Увольнения на берег прекращены, все моряки на борту.
— Разумеется. Вы управляли восьмивесельным ялом?
— Так точно, сэр.
— Как вы ведете себя с матросами, когда вы на берегу?
— Веду себя, сэр? — повторил Симпкинс. — Прошу прощения, сэр, но я никак не веду себя с ними. Не понимаю, куда вы клоните.
— Кого из ваших людей вы держите под неослабным контролем и кому разрешаете прогуляться время от времени… скажем, развлечься или расслабиться?
— На этом судне, сэр? Ни один из рядовых не удалится от шлюпки, разве что оправиться в случае нужды. Нет, никогда. Им бы хотелось перехитрить меня, чтобы нажраться до блевотины за пару ударов сердца. Или даже дезертировать. Но если я потеряю хотя бы одного из моей команды… бог мой, не на этом судне, сэр.
— Значит, все ваши люди находились под вашим наблюдением все то время, пока вы были на берегу?
— Так точно, сэр. Клянусь своей бессмертной душой, сэр.
Симпкинс выглядел весьма искренним.
Было видно, что он смертельно боялся первого лейтенанта, и никто из его гребцов не имел достаточных средств, чтобы подкупить его.
— И сам я тоже, сэр, — торопливо добавил Симпкинс, прежде чем Хоар задал ему следующий вопрос. — Я имею в виду, что все время был на их глазах. Богом клянусь, сэр.
— Очень хорошо, Симпкинс. Благодарю. А теперь, будьте любезны, проводите меня в кокпит.
Симпкинс, не привыкший слышать «будьте любезны» от офицера, вздрогнул и повел Хоара вниз по трапу на орлоп-дек. Там перед низким входом в кокпит столпилось несколько человек, включая одного в красном мундире офицера морской пехоты. Значит, новость уже разлетелась.
— Благодарю вас, джентльмены, и прошу простить, что заставил вас ждать, — прошептал Хоар. Не теряя времени на пустые любезности, он достал своеобразный кошелек.
— Кто-нибудь из вас может опознать это?
— Это кошелек штурмана, сэр, — отозвался один из мичманов. — Он сделан из бычьей мошонки. Штурман любил говорить, что содержимое этой мошны теперь значит для него не меньше, чем когда-то для быка значило содержимое его мошонки.
— Мистер Барнард сообщил мне, что все вы бывали на берегу в течение последних нескольких дней, кто-то по служебным, а кто-то по личным делам. Я буду разговаривать с каждым из вас по отдельности.
Вперед выступил дородный, рыхлый, прыщавый человек:
— Надеюсь, мои соплаватели пропустят меня вперед, сэр, чтобы я мог быстрее вернуться к своим обязанностям.
— Вы, очевидно, мистер Гэймидж? — спросил Хоар.
— Эрнест Гэймидж, сэр, к вашим услугам.
— Очень хорошо, мистер Гэймидж. Прошу пройти внутрь, если не возражаете. — Хоар последовал за казначеем.
Хоар начинал морскую жизнь в подобных помещениях — порой меньшего, порой большего размера, но всегда зловонных, скученных и темных. Четыре узкие занавешенные койки и столько же гамаков заполняли большую часть пространства. Рундуки одних обитателей кокпита служили сиденьями, а других столом. Перед боем, как Хоару было хорошо известно, лишняя мебель удалялась, и помещение переходило в руки хирурга и служило госпиталем, куда санитары стаскивали раненых и откуда выносили ампутированные конечности их бывших владельцев. В данный момент на самодельном столе были разбросаны хирургические инструменты — зонды, ретракторы, пилы, несколько скальпелей и специфический предмет, напоминающий тиски, о котором Хоар знал, что он применяется при трепанации. Сбоку на столе стоял небольшой открытый пустой ящик. Очевидно, мистера Граймса оторвали от инвентаризации инструментов перед выходом в море.
Хоар сдвинул инструменты в сторону. Они были грязными, неприглядными, и он не желал иметь их перед глазами. Он не хотел, чтобы что-то отвлекало его: он был — условно говоря — снова в море. Очередной раз он пожалел, что не устоял перед своим любопытством и не оставил доктора Данворти кричать в темноте до хрипоты.
— Как я понимаю, — прошептал он, — вы были на берегу и вернулись на борт прошлым вечером. Прошу рассказать мне, где вы были, кого видели и что вы там делали.
По словам казначея, его пребывание на берегу было вполне банальным. Он договорился о поставке перед отходом кое-каких товаров для судовой баталерки — матросской одежды и мелочей для ее ремонта, небольшого количества высококачественного табака для офицеров, жидкого мыла и дешевого чая.
Первый вечер Гэймидж провел за вистом в доме одного респектабельного шипчандлера, а потом прикорнул в углу гостиной хозяина. На следующий день все повторилось.
— А вечер субботы?
Взгляд мистера Гэймиджа устремился к темным уголкам кокпита:
— Я развлекался неким частным образом, сэр.
Хоар настаивал:
— Это была ваша последняя ночь на берегу, чем вы занимались?
Казначей широко улыбнулся:
— Должен ли я уточнять это коллеге-офицеру?
Очевидно, мистер Гэймидж провел свою последнюю ночь на берегу в одном из заведений типа «Еще один разочек», которые предоставляли сексуальные утехи на любой вкус и были любимы пожилыми членами флотского сообщества города. Из-за своего имени Хоар был чувствителен к темам сексуальной перверсии, поэтому он не стал затрагивать этот вопрос.
Далее Гэймидж сказал, что в этот вечер он впервые увидел на берегу мистера Бленкирона и мистера Фоллоуса. Ребята были уже солидно под хмельком. Нет, он не стал подходить к ним: в конце концов, они еще сущие дети, и мистер Гэймидж предоставил им возможность самостоятельно предаваться разврату.
Это заинтересовало Хоара, и он потребовал подробностей. Ему показалось, что казначей не прочь посплетничать.
— У меня сложилось впечатление, что их — э-э-э — поведение в — э-э-э — конфиденциальных делах не соответствует традициям нашей службы, — осторожно сформулировал Гэймидж.
— Попрошу вас выразиться более конкретно, сэр, — прошептал Хоар.
— Я имею в виду грех Онана, сэр. И — хуже того — другую мерзость, ту, которая упомянута в военно-дисциплинарных артикулах.
Хоар заподозрил мистера Гэймиджа в том, что он был больше огорчен не любительской деятельностью юных джентльменов, а своим неучастием в их шалостях. Он уже было решил отпустить казначея, как в голову ему пришел еще один вопрос, который мог быть небесполезным.
— Что за человек был мистер
