— Колокол звонит, — воскликнула София, как только удаленный, но резкий лязг достиг их ушей. — Киллик, Киллик! Нам пора. Прости меня, дорогой Стивен. — Она расцеловала обоих, быстро, но с чувством, и выбежала прочь с криком: "Киллик, Киллик, сюда!"

— Они с Килликом уезжают вечерним экипажем, так что им надо успеть до закрытия. Софи хочет кое-что захватить из Эшгроу.

— Что же до Гиббона, — продолжил Стивен, когда они снова устроились у огня, — я точно помню первые строки: "Люди, привыкшие в своей адвокатской практике считать разум за орудие спора и истолковывать законы сообразно со своими личными интересами, едва ли могли отстать от этих вредных привычек, когда превращались в администраторов"[39]. Он считал, а Гиббон все-таки крайне умный человек и невероятно начитанный, что падение Римской империи было, по крайней мере частично, вызвано господством юристов. Люди, которые за долгие годы привыкли думать что приспосабливать законы под себя правильно или хотя бы допустимо, не слишком-то полезные члены общества. Когда они получают властные полномочия, то становятся просто губительными. Они объединяют людей, для которых этика подменяется достигнутым положением в обществе. Цицерон, например, хороший человек, хотя и открыто хвастался тем, что сбил с толку суд в деле Клуенция. Он был так же готов вначале защищать Катилину, как потом его обвинять. Все едино: такие люди совесть сдают на хранение или вовсе от нее избавляются. На вопрос, что они чувствуют, защищая заведомо виновных, многие отвечают, что не считают их виноватыми до тех пор, пока судья не вынесет решения. Такая жалкая софистика, отрицающая не только эпистемологию, но и интуитивное восприятие, на котором держится все наше повседневное общение, иногда — чистая формальность. Но мне доводилось знать людей, так активно торгующих своими убеждениями, что верят собственным словам.

— Да ладно, Стивен. Говорить, что все юристы плохие, так же мудро, как утверждать, будто все моряки хорошие, не так ли?

— Я не утверждаю, что все юристы плохие, но настаиваю на общей негативной тенденции. Выступать в суде на той стороне, которая тебе платит, изображая теплоту и убежденность; делать все, чтобы выиграть дело, невзирая на собственное мнение — все это быстро притупляет самое сильное чувство чести. Наемного солдата не очень уважают, но он хотя бы рискует своей жизнью, а эти люди — только следующим гонораром.

— Конечно, есть дрянные адвокаты и тому подобные, они и создают закону дурную славу. Но я встречал нескольких крайне приятных барристеров, людей чести, некоторые — даже члены нашего клуба. Не знаю, как обстоят дела в Ирландии или на континенте, но считаю, что в целом английские юристы — люди чести. В конце концов, все соглашаются с тем, что английское правосудие — лучшее в мире.

— Соблазн одинаков в любой стране. Обычно интерес адвоката заключается в том, чтобы выдать неправду за правду. Чем он искуснее, тем чаще преуспевает. Судьи еще больше подвержены искушению, поскольку заседают каждый день, хотя соблазны у них другие. Им дана чудовищная власть, и если захотят — они могут быть жестокими, деспотичными, своевольными и извращенными бесконтрольными. Они способны прерывать и запугивать, продвигать свои политические взгляды и извращать правосудие. Помню, в Индии встретили мы одного законника на обеде, который давала в нашу честь Компания, и представлявший нас джентльмен прошептал мне с благоговением, что этот юрист известен как "справедливый судья". Какое обвинение всем судам, что только одного среди многих так отличили.

— Судей считают великими людьми.

— Те, кто с ними не знакомы. Да и не всех судей. Вспомни о Коуке, столь трусливо нападавшем на беззащитного Рэли во время суда[40], его позже сняли с должности верховного судьи. Вспомни всех лорд-канцлеров, ушедших в отставку за коррупционные преступления. Вспомни об ужасном судье Джеффрисе.

— Господи, Стивен, ты необычайно жесток по отношению к законникам. Должны же среди них быть и хорошие?

— Предположу, что есть. Предположу, что некоторые обладают иммунитетом к разлагающему влиянию, подобно тому, как некоторые могут разгуливать среди зараженных чумой или даже нынешним гриппом, не заболевая. Но мне они не интересны. Я хочу избавить тебя от уверенности в том, что правосудие в английских судах совершенно и беспристрастно, и объяснить: судьи и прокуроры в основном относятся к описанному мною типу людей. Лорд Квинборо печально известен своей жестокостью, заносчивостью, грубостью, дурным нравом. Он к тому же — член кабинета министров, а твой отец и его друзья — самая несдержанная часть оппозиции. Обвинитель, мистер Пирс — проницательный и умный, он превосходен в перекрестных допросах, склонен оскорблять свидетелей так, что они выходят из себя, знаком со всеми увертками закона. Одним словом, очень смышленое, благопристойное с виду ничтожество. Я тебе все это втолковываю, чтобы ты не был так убежден, будто правда восторжествует, или что невиновность послужит надежным щитом. А потому следуй советам Лоуренса, и позволь ему хотя бы намек на то, что твой отец был как минимум несдержанным.

— Да, — ответил Джек сильным, решительным тоном, — ты говоришь, как настоящий друг, и я глубоко тебе благодарен. Но кое о чем ты забываешь — о присяжных. Не знаю, как в Ирландии или за границей, но у нас есть присяжные. Вот что делает наше правосудие лучшим в мире. Юристы могут быть настолько плохими, как ты живописал, но мне кажется, что если двенадцать обычных людей услышат простой правдивый рассказ, они ему поверят. Ну а если по нелепой случайности они жестоко со мной обойдутся — что ж, надеюсь, я смогу это выдержать. Скажи-ка мне, Стивен, ты помнишь про струны для моей скрипки?

— Проклятье, Джек, — воскликнул Стивен, хватаясь за карман, — боюсь, я совершенно позабыл про них.

Глава восьмая

Долгие годы Стивен Мэтьюрин вел дневник. Не слишком подходящая привычка для разведчика. Пусть даже шифр, которым он велся, еще ни разу не взломали, дневник однажды уже поставил его в неловкое положение в американском плену.

Но так же, как Стивен