– Хорошо. – Холодильник залеплен детскими рисунками, я снял один. Счастливое семейство, все улыбаются под улыбающимся желтым солнышком. – Одна дома, понятно. Ни свидетелей. Ни алиби.
Она вздернула подбородок, складка кожи под ним расправилась.
– Не думаю, что свидетели мне нужны. Хотите, чтобы я пописала на пол? Это вас заводит? Когда беременные писают?
– О, ради бога. Никаких проблем. Идите писайте. – Махнул рукой в сторону коридора. – Бабз, встань у двери и проследи, чтобы она чего-нибудь не вытворила. Хотя вряд ли она сможет пролезть через окно туалетной комнаты.
Каннингем вышла, Бабз потащилась за ней.
Как только дверь туалета захлопнулась, Элис нахмурилась:
– Мне очень не нравится сама мысль о ее беременности, в смысле, если это будет мальчик, она что, не сможет сексуально надругаться над ним только потому, что он ее, и вообще, большая часть сексуальных преступлений случается внутри семей, и я не уверена, что ребенок будет в безопасности, ну, если, конечно, это не девочка, но даже тогда… Куда ты пошел?
– В гостиную.
– А-а. Можно я с тобой?
Детское шоу все еще крутилось, пара идиотов в флюоресцентных комбинезонах танцевали с третьим идиотом, в костюме диккенсовского Джейкоба Марли, звеневшего цепями при ходьбе.
– О-о, я так испугался, но лучше я буду хорошим. Потому что иметь друзей и веселиться…
Я бросил детский рисунок на кофейный столик, взял пульт и нажал на «паузу», трио замерло, не допев песню.
Рядом с телевизором на треноге стояла небольшая видеокамера, из тех, у которых небольшой экранчик сбоку. Она была направлена на ковер из овечьей шерсти, лежавший перед электрическим камином.
Из коридора донеслись звуки смываемой воды, потом что-то хлопнуло, наверное, дверь туалета, потом еще хлопок. Спальня.
Она, наверное, даже руки не вымыла.
Элис стояла у дверей, смотрела через плечо, обнимая себя руками.
– Как ты думаешь, нам следует поговорить с ее социальным работником и проверяющими, она ведь не может…
– Я думаю, им прекрасно известно, что она очень подозрительна.
Подошел к видеокамере, немного поправил экран. Включил.
Экран засветился голубым, загорелся ряд иконок внизу. «Перемотка», «стоп», «запись». Я нажал на «плей», экран заполнился ковром и камином – очевидно, снимали с этого места.
В кадр вошла Каннингем в черном бюстгальтере и трусиках, сквозь бледную кожу просвечивают синие вены на ногах, пупок торчит.
Неуклюже легла на ковер – беременный живот явно ей мешал. Бросила кокетливый взгляд в камеру и начала себя тереть, облизывая губы и стягивая с груди бюстгальтер.
Я врезал по «перемотке» – Каннингем вскочила на ноги и, пятясь, выбежала из кадра.
Откуда-то из гостиной донеслось пение. Голос не самый замечательный, но и не противный.
– Пускай нам станет страшно, мы не пойдем назад, нам нравятся ужасно чипсы и лимонад… – Каннингем, наверное, с какой стати Бабз горланить «Храбрую песню»? – Мы «Песню храбрую» споем, когда подступит страх, ведь с песней мы не пропадем, она у нас в сердцах…
На экране появился маленький мальчик, белокурый, из одежды только нижняя рубашка. На голых руках и ногах красные рубцы. По виду года четыре или пять. Я нажал на «паузу», он остановился, уставившись голубыми глазами в камеру, слезы на щеках, на верхней губе блестят сопли.
– О всякой нечисти забудь, ей нас не запугать…
Я еще перемотал. Каннингем вернулась в кадр, совершенно голая, за исключением пары черных кожаных перчаток.
– Мы «Песню храбрую» споем, заставим их уйти…
А потом она стала… Не выдержал, вырубил камеру. Отошел в сторону.
– Эш? С тобой все в порядке? Ты весь красный.
– «Храбрая песня», «Храбрая песня», ее поем, когда мы вместе…
Я отвернулся, стал смотреть на закрытые жалюзи.
– Давай ее сюда. Тащи сюда эту гнусную суку. Быстро.
– И если петь ее всю ночь, тогда уходят страхи прочь.
Гипсокартон завибрировал, когда я врезал по нему кулаком.
– И скажи этой твари, ЧТОБЫ ЗАТКНУЛАСЬ, МАТЬ ЕЕ!
Молчание.
Элис шаркнула маленькими красными кедами и выскочила из комнаты.
Приглушенный разговор в коридоре, потом загрохотал голос Бабз:
– Так, все, хватит. Давай-ка одевайся. Быстро.
Через пару минут Элис вернулась с Каннингем. Бабз прикрывала тылы, заблокировав дверной проем.
Каннингем сменила халат на платье для беременных, темно-синее, в мелкий красный цветочек. Кроссовки. Белый кардиган. Села на диван, сжала руки в кулаки, потом разжала, как будто пытаясь избавиться от судорог.
– Я ничего не сделала.
Я схватил камеру вместе с треногой и сунул ей под нос:
– А ТЕПЕРЬ СКАЖИ ЕЩЕ РАЗ!
Она отпрянула, вжимаясь в диванную обивку:
– Вы ордер мне не предъявили. Это не может считаться уликой. – Улыбнулась. – Я свои права знаю. Мне нужен адвокат.
– О, я знаю, что тебе нужно… – Поставил видеокамеру на телевизор. – Кто это? Соседский мальчик? Готов поспорить, что так и есть. Чудесная доверчивая семья, которая не знает, что ты любишь развлекаться с маленькими мальчиками. И как ты думаешь, что они сделают, когда я покажу им этот фильм? Пригласят тебя на выпивку с легкими закусками?
– Я знаю свои права.
Я улыбнулся ей. Это потребовало кое-каких усилий, но я справился. Успокоился, закрепил улыбку:
– Ты, кажется, спутала нас с офицерами полиции. Нам наплевать на возню с уликами, мы это делать не обязаны. – Наклонился к ней: – Видишь мою подругу у дверей? У нее обрез в багажнике. Уверяю тебя, она очень позабавится, когда отстрелит тебе коленные чашечки.
– Вы что, не полицейские? – Каннингем отвела взгляд от меня, взглянула на Бабз. – Вы не имеете права прикасаться ко мне. Я бере…
– Вообще-то, – Бабз подвигала плечами, сжала-разжала кулаки, – я и не собираюсь патроны тратить. С ломом поработаю. Ломом такое можно натворить.
– Я вам не верю. – Вздернула подбородок. – Вы пытаетесь меня напугать, но у вас ничего не получится. – Оскалилась. – Беременная я. Хочешь коленную чашечку отстрелить беременной женщине? Не. Не получится. Пошли вон из моего дома.
Элис села на краешек дивана. Сплела пальцы, положив их на колени:
– Вирджиния, вы правы. Они ничего вам не сделают. Как они могут? Но, понимаете, мы преследуем одного очень плохого человека, который вспарывает женщинам животы и зашивает внутрь разные штуки. Нам кажется, что вы знаете, кто он. Может быть, поможете нам в этот раз?
– Я хочу, чтобы вы убрались из моего дома.
Элис взглянула на меня:
– Эш, когда был звонок?
Быстро взглянул на письмо от Сабира:
– В прошлую среду, пять дней назад. В половине пятого. Звонок длился пятнадцать минут.
Каннингем скрестила руки под оплывшими грудями:
– Заканчивайте, или я закричу.
– Вирджиния, вы не виноваты в том, что общество не понимает вашей любви, не правда ли? Вы любите этих мальчиков, а они конечно же любят вас. Но этот человек – он очень плохой. И все, что происходит, в этом только его вина. Мы бы не пришли к вам, это все из-за него. Он вынудил нас обратиться к вам.
– Я… – Снова закрыла рот. Вздернула вверх плечо, почти к уху. – Я ничего не сделала.
– Я знаю, что вы ничего
