– Я бы хотела поговорить о том, что случилось с вами восемь лет назад. Мы могли бы это сделать?

Она взяла платки в одну руку, в другой все еще была зажата газета, приложила платки к глазам. Кивнула.

– Хорошо, тогда сядьте удобнее и расслабьтесь. И…

– А что, если я не смогу вспомнить?

– Ну что же, есть специальные приемы, которые смогут помочь, если вы не возражаете. Ну, все в порядке?

Еще раз кивнула.

– Прекрасно. Мне нужно, чтобы вы сели удобно, сделали глубокий вдох и перенесли нас в тот самый день. – Голос Элис стал низким, точно таким же, каким она говорила сегодня утром в палате клиники. – Вспомните запахи. Звуки. Шумы, которые разбудили вас утром. – Еще ниже, еще медленнее. – Вы лежите в кровати, вам тепло и уютно, вы в приятном полусне, ваши мышцы расслаблены, вам приятно и тепло, вы в полной безопасности, и ничто не может потревожить вас…

…и потом я стою в углу комнаты, плачу, а ее увозят в морг. Ей всего сорок девять, но от нее ничего не осталось, кроме злокачественных опухолей и желтой кожи, натянутой на искривленные кости.

– Бог с тобой, Рут. Соберись, пожалуйста. Всякое случается. – Андреа сидит на корточках рядом с тумбочкой, перекладывает содержимое в картонную коробку. Духи, игрушечная обезьянка, туалетный набор, увлажнитель для кожи из супермаркета. Конец жизни. – Ты помогать будешь или нет?

Я помогаю. Не произношу ни слова. Стараюсь не хлюпать носом, чтобы снова не вызвать ее раздражения. Мы сдираем простыни с кровати, поливаем пластиковый матрас дезинфицирующим раствором и начисто его вытираем.

Она уже четвертая, кто умер сегодня. Две пациентки с раком, одна с заражением крови и пневмония. Худые, хрипящие и одинокие.

Лифт трясется и дергается, как будто плачет, пока спускаемся в кладовую. На металлических стенах выцарапаны имена и ругательства.

Самый конец ночной смены, но я здесь совершенно одна. Все остальные давно спят, а потом пойдут в «Хромую ногу» в Логансферри – Джанет устраивает прощальную вечеринку. Дюжина измученных женщин с ввалившимися глазами будет сосать коктейли в пять часов утра.

Но Джанет я никогда не нравилась, поэтому я здесь. Одна.

Наверху, в треугольнике между главным зданием, административным блоком и корпусом в викторианском стиле, где держат психических пациентов, виднеется кусочек неба темно-темно-фиолетового цвета, как ноготь, когда его дверью прищемишь.

На докторской парковке BMW и «порше» покрыты хрустящей изморозью, блестящей в свете ламп охранного освещения, а вот входом на подземную парковку мы должны пользоваться в полной темноте. Даже теперь, когда четыре медицинские сестры мертвы, а две в реанимации, освещение так и не включили. Повесили просто объявление, жирными такими буквами: «ВНИМАНИЕ: ОДИНОКИМ ЖЕНЩИНАМ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ НАХОДИТЬСЯ В ПАРКОВОЧНОЙ ЗОНЕ БЕЗ СОПРОВОЖДЕНИЯ».

Это точно должно помочь.

Правда, мне вроде не о чем беспокоиться, я сегодня без машины. Какой-то ублюдок угнал ее накануне Нового года, сжег и бросил рядом с Кэмберн Вудз. И теперь попасть в круглосуточный супермаркет настоящая проблема, а в холодильнике только баночный коктейль и оливки. Поэтому я поворачиваю налево, прохожу сквозь сломанную калитку под безжизненным взором камеры наблюдения, провода которой свешиваются с черного кожуха, и выхожу на Сент-Джасперз-лейн.

Половина уличных фонарей не работает. Холодный воздух пахнет перцем и лимонами.

Тротуар хрустит под ногами. Кучки гравия на бетонных плитах выписывают узоры вроде гусиной кожи, пачкают лед. Сую руки в карманы.

Изо рта вырывается морозное дыхание и уносится ветром, словно привидение.

Перешла дорогу.

Нужно идти в обход, длинной дорогой. Мимо Сент-Джаспера, вдоль по Купар-роуд и потом вниз, к остановке автобуса, но гораздо быстрее срезать по Тремблерз-эли.

Когда я ходила в школу – мне тогда было лет шесть или семь, – нам рассказывали, что маркиз Монтроз запер здесь в ловушку весь городской совет, загнал их в узкое пространство между гранитной церковью и лавкой аптекаря. Его люди перерезали всех, как свиней, и раскрасили стены их кровью. А головы подвесили над дверью Сент-Джаспера, чтобы все видели… Меня потом месяцами кошмары мучили.

Я… Они не… Муниципальные службы так и не очистили аллею. Может быть, она слишком узкая для техники, а может быть, просто не захотели беспокоиться? Все обледенело, скользко. Сугробы хрустящего снега, и нужно идти очень аккуратно, чтобы не поскользнуться и не шлепнуться на задницу.

И еще темно очень. Только пара фонарей на всем протяжении, и те еле светят.

И… И я уже прошла половину пути…

Пожалуйста…

– Все в порядке, Рут, ты в безопасности, помнишь? Ты в своей кровати, тебе тепло и уютно. Очень тепло и уютно, и с тобой ничего не может случиться, потому что ты в безопасности.

А потом шум. У меня за спиной. Хруст. Как будто лед под ногами.

О господи, за мной кто-то идет. Там кто-то есть.

Быстрее. Убежать.

О господи, о господи…

– Рут, все в порядке. Сделай глубокий вдох. Мы здесь, рядом с тобой. С тобой ничего не может случиться, потому что ты в безопасности и…

Это ОН! Прямо за моей спиной, я пытаюсь убежать, но земля под ногами скользкая, как стекло, и я скольжу, спотыкаюсь и стараюсь удержаться на ногах. Надо спасаться, убежать! УБЕЖАТЬ!

– О’кей, Рут, тебе пора вернуться к нам. Все в порядке, мы здесь, ты в…

Тротуар надвигается на меня, бьет меня по коленям, рука подворачивается, и я не могу остановиться, голова бьется об лед, все вокруг пахнет старыми пенни и мясом, и я плачу и не могу подняться, и он уже на мне, он вдавливает меня в снег и чем-то закрывает мне рот. Горячее дыхание у меня в ухе, пахнет кислятиной и тошнит. Колючая щетина царапает мне щеку. Чья-то рука хватает меня за ремень, расстегивает его… Пальцы впиваются в молнию моих джинсов. Срывают их. Сопение.

Пожалуйста, не надо. Нет. Помогите мне кто-нибудь!

ПОМОГИТЕ!

– Эш, дай ей пощечину. Не слишком сильно! Просто легкий…

– Сама бей ее. Я не…

ПОМОГИТЕ!

Элис наклонилась в кресле и открытой ладонью ударила Рут по щеке, достаточно сильно, чтобы ее голову отбросило в сторону. Достаточно сильно, чтобы она перестала кричать. Достаточно сильно, чтобы оставить отпечаток пятерни на залитом слезами лице.

Потом Элис встала на колени и обняла Рут:

– Все хорошо, все хорошо. Шшшш… С тобой все в порядке. Мы здесь. Тебя никто не тронет.

Плечи Рут трясутся, вибрируя в такт с затихающими рыданиями.

– Все хорошо, все хорошо…

Я отступил на шаг, кончики ушей горят. Отвернулся, посмотрел из окна вниз, на улицу. На раздолбанную «сузуки» Элис. На трехлапую собаку, хромавшую по тротуару мимо скинхеда в футболке. На пару чаек размером со стервятников, терзавших кучу пластиковых мешков с мусором. На кроваво-красный шпиль Первой национальной кельтской