Я наклонился и вижу, что ребенок мертвый.
И как раз в этот момент входит кроха-дошкольник и кладет умершему на подушку кусок хлеба с вареньем.
– Зачем ты ему это даешь?
– Потому что это его порция.
– Но он уже умер.
– Я знаю, что умер.
– А откуда ты знаешь?
– Ну… раньше у него глаза были открыты, а из носа и рта он пускал такие пузыри. Видите, тут на подушке мокро – это его слюни. А потом он закрыл глаза и больше уже не дышал.
– Так зачем ты положил ему хлеб?
– Потому что это его порция, – сказал малыш с досадой, что я задаю ненужные вопросы, что я, большой взрослый доктор, не понимаю таких очевидных вещей: это его порция, и живой он или мертвый, он имеет право на свой хлеб с вареньем.
Мне не суждено прожить еще двадцать лет, чтобы рассказать об этом втором честнейшем из честнейших людей. Поэтому я и передаю вам на память три простых слова:
– Это его хлеб. Это его порция…
Красиво написала Рита в статье о том, как она решила не воровать. Кто прочитает, подумает: «Смелая, искренняя, разумная девочка. Если у нее сильная воля, она сдержит слово и будет жить честно. Жизнь научила ее, что путь правды – безопасный и справедливый».
Потому что Рита видела два пути. Один она оттолкнула, отбросила и выбрала другой. Так часто бывает.
Я уже много раз был свидетелем такого выбора.
Но редко, реже всего рождаются люди, которые видят только один путь… Честность не рассуждает. Настоящая честность знает только одно: это мое, а это – не мое. Я не трону того, что не мое.
Отдам ему его долю. Это мне не положено. Это положено ему. Честность не рассуждает. Она знает, раз и навсегда, и везде.
Обычный человек может сказать: дурак, лезет вон из кожи, чтобы заплатить. Кладет хлеб в рот мертвецу. Так говорят обычные люди. […] Порядочные и разумные, но очень редко […]
[О ПРОЕКТЕ ОТДЕЛЕНИЯ ДЛЯ УМИРАЮЩИХ ДЕТЕЙ С УЛИЦЫ]
5 марта 1942 года
Десятки мелких наблюдений доказывают, что состояние нервов у населения чудовищно ухудшается день ото дня. (Так бывало в эмиграции, в ссылках, в тюрьмах.)
Я пишу под лозунгом: не трепать нервы.
1. Не трепать нервы прохожим, свидетелям нищенского психоза и нищенской преступности, детской преступности.
2. Не трепать нервы молодым ребятам из службы порядка. Они бессистемно хватают на улицах детей и получают направление в случайные места, водят задержанного от приюта к приюту (нет мест).
3. Не трепать нервы воспитанников зрелищем умирающих детей – старческих скелетов.
4. Не трепать нервы врачам, которые сохранили чувство ответственности, но видят беспомощность собственную и местных властей.
5. Не трепать нервы многочисленным рядам лучших социальных работников.
* * *1. Один морг для детей в одной больнице (большая светлая комната). Рядом секционная: в случае сомнений или подозрений – вскрытие.
2. Одна центральная сортировочная для «утопленников». Тут нужно решение, пытаться ли еще спасти, или только смягчать страдания предпоследнего пути (эвтаназия).
3. Отделение для самых тяжелых больных детей.
4. Карантин.
5. Эвакуационный пункт. Сюда должны сообщать о свободных местах дома опеки и воспитательные дома.
Всего шесть помещений, выделенных из больничного здания – недорогая и целевая инвестиция.
* * *Кончается мой месяц на Дзельной. Объявляю конкурс на место ординатора отделения умирающих детей. (Бывали же тибетские врачи неизлечимых болезней.)
О ПЕРСОНАЛЕ ГЛАВНОГО ДОМА-УБЕЖИЩА
19 марта 1942 года
Когда один из чиновников Социальной опеки на открытом заседании выступил с упреком, ведь еврейские дети якобы не умирают, – я ему предложил, чтобы он обратился в Еврейскую общину, а она лояльно предложит ему сотрудничество на этом участке. Этот ответ был неправильно понят как ирония.
Когда один из чиновников пытался меня с цифрами в руках убедить, что евреев не обижают при разделе благотворительных даров, я ответил, что есть фонды и дополнительные выплаты (на руки), которыми евреи не пользуются, что фонды щедро расходуются на непродуктивные цели, что евреи получают все с опозданием, которое очень дорого обходится, а самое важное – средства для удовлетворения насущных потребностей населения находятся в ненадлежащих руках.
Он справедливо заметил, что такое творится не только с евреями. Позорные предвоенные времена и никчемные тогдашние взаимоотношения. Преступность готовилась к прыжку.
Смерть выхватывала свои первые жертвы. Улицы были еще чистыми, гнили коридоры и дворы квартала, тоже не только еврейские.
Были честные чиновники, которые, видя и зная, бесправно и беспомощно дрожали от страха за свои кресла и свои семьи, за свои близкие уже пенсии и свою хорошую репутацию у сильных мира сего.
Со всхлипом выдавил из себя поседевший на работе сотрудник социальной опеки:
– Сделали из меня скупердяя, потому что я могу предотвратить подлость.
В первую неделю войны сенатор Седлецкий183 совершил самоубийство. Светлая ему память.
Война. Сбежали крысы, что похитрее, притаились хищные насекомые и беспомощные, тупые, голодные плаксы.
Моя наивная декларация: я распорядился на Крохмальной, 92, о мобилизации персонала, объявил военное положение, а дезертирам пригрозил моральной смертью.
Каждое наше еженедельное собрание выглядело, как военный совет.
Так уцелели персонал Дома сирот и его имущество.
Тот и этот – герои, все дисциплинированные рядовые. Легко установить, кто есть кто в рядах персонала. Один погиб184.
Молодежь и дети получили обязанности, общее дело, общий котел, общие заботы и суровую дисциплину.
Совсем иначе Главный дом-убежище. Сразу же, сначала день за днем, потом месяц за месяцем, росла дезорганизация. Доморощенные эксперименты, головоломные цели, бравурное разрушение, конвульсии недоношенных замыслов – в целом ожидание пришествия Мессии или зловещей кометы, вестницы конца света.
Стоглавый персонал (а с семьями – несколько сот человек), вымирающие дети, холод, голод, инфекции.
Таким приняла Главный дом-убежище Община, таким в конце зимы застал его я.
Подвалы и склады пусты, восемьсот кило гниющих остатков белья и одежды.
Добрые намерения Патроната, остатки Совета, который «должен спасать не детей, а фонд». Глухонемые распорядители.
Доктор Киршбраун выехал поправлять здоровье в Отвоцк, доктор Майзнер на официальном собрании в Общине подает заявление с просьбой закрыть приют, хозяйственник Эпстейн185 болен тифом, пани доктор водит жалом – куда бы сбежать, старшая медсестра сортирует детей на тяжелых, самых тяжелых, в агонии и умерших, а серое братство моет коридоры, комнаты, даже лестницы.
На передний план выставили плевательницу.
Персонал
В больницах с тифом или после тифа. Один в ознобе, другой завшивел, третий плохо себя чувствует. Какие-то призраки блуждают.
Время своего пребывания в тюрьме на Дзельной (рядышком) вспоминаю с умилением.
Мнение общественности (голосование пятнадцати человек разных мировоззрений и темпераментов).
[НЕИЗВЕСТНОЙ АДРЕСАТКЕ]
23 марта 1942 года
Уважаемая пани!
Вам, но не пану Носсигу186, я приношу свои извинения за те несколько слов правды, которые я сказал этому злобному и вредному карлику в справедливом гневе.
Я отвечаю за жизнь и здоровье горстки сирот, которые, по счастью, сами не ведают, как трагически их обидела судьба.
Есть
