И не будет ли это новое столкновение между тем, чего мы хотели, и тем, чему вынуждены уступить, еще одной попыткой вооружить мать не знанием, а разумом, без которого она не сможет вырастить ребенка как следует?
В новорожденном воплощена некая четко определенная индивидуальность
25. Пока смерть косила рожениц, мало кто думал о новорожденном.
Его заметили, когда асептика и техника помощи в родах стали страховать жизнь матери. Пока смерть косила новорожденных, все внимание науки поневоле сосредоточивалось на бутылочках и пеленках. Может, близится время, когда мы начнем видеть в ребенке не только кусочек мяса, но четко увидим личность, жизнь и психическое развитие до года. Сделанное до сих пор – еще даже не начало работы.
Бесконечен ряд психологических вопросов и вопросов на границе между соматикой и психикой новорожденного.
Наполеон страдал «родимчиком». Бисмарк был рахитиком. И уж бесспорно, каждый пророк и преступник, герой и предатель, люди великие и ничтожные, атлеты и дохляки были младенцами, прежде чем стали зрелыми людьми. Если мы хотим исследовать мысли, чувства и стремления на стадии амебы, прежде чем они развились, дифференцировались и определились, мы должны обратиться к младенцу.
Только безграничные верхоглядство и невежество могут проглядеть, что в новорожденном воплощена некая четко определенная индивидуальность, складывающаяся из врожденного темперамента, силы, интеллекта, самочувствия, жизненных впечатлений.
Память прошлых переживаний
26. Сто новорожденных.
Я склоняюсь над кроваткой каждого. У кого-то счет жизни идет на недели, у других – на месяцы, они разного веса, и у их «кривых» разная история; больные, выздоравливающие, здоровые и едва держащиеся на плаву жизни.
Я встречаю разные взгляды. Есть погасшие, подернутые мглой, лишенные выражения; упрямые и болезненно сосредоточенные; есть живые, дружеские и задорные. И улыбки – приветливая, внезапная, дружеская, или улыбка после внимательного изучения, или улыбка-ответ на мою улыбку и ласковое слово, которым я бужу малыша.
То, что поначалу казалось мне случайностью, повторяется изо дня в день. Записываю, выделяю детей доверчивых и недоверчивых, уравновешенных и капризных, веселых и мрачных, нерешительных, запуганных и враждебных.
Всегда веселый ребенок: улыбается до и после кормления, разбуженный и сонный, приоткрывает глаза, улыбается и снова засыпает. Всегда мрачный: беспокойно, едва ли не плача, встречается со мной, за три недели улыбнулся мимолетно и только раз…
Осматриваю горло у детей. Протест живой, бурный, страстный. Или малыш только нехотя скривится, нетерпеливо тряхнет головой и уже радостно улыбается. Или подозрительная настороженность при каждом движении чужой руки, взрыв гнева, прежде чем до него дотронулись.
Массовые прививки оспы, по пятьдесят человек в час. Это уже эксперимент. Снова у одних реакция мгновенная и решительная, у других – постепенная и неуверенная, у третьих – равнодушие. Один ограничивается удивлением, другой беспокоится, третий бьет тревогу; один быстро приходит в себя, другой помнит долго, не прощает…
Кто-нибудь скажет: младенческий возраст. Верно, но только в известной мере. Есть быстрота ориентации, память прошлых переживаний. О, мы знаем детей, которые болезненно пережили знакомство с хирургом, знаем, что бывают дети, которые не хотят пить молоко, потому что им давали белую эмульсию с камфарой.
Но разве психический облик зрелого человека складывается из чего-то другого?
Хорошее самочувствие
27. Один младенец.
Он родился, уже смирившись с холодным воздухом, жесткой пеленкой, неприятными звуками, работой сосания. Сосет трудолюбиво, расчетливо и смело. Уже улыбается, уже лепечет, уже владеет руками. Растет, исследует, совершенствуется, ползает, ходит, лепечет, говорит. Как и когда он всего этого достиг?
Спокойное, безоблачное развитие…
Второй младенец.
Прошла неделя, прежде чем он научился сосать. Пара неспокойных ночей. Неделя без забот, однодневная буря. Развитие несколько замедленное, зубы режутся мучительно. Вообще-то по-разному бывало, теперь уже все в порядке, спокойный, милый, радостный.
Может, врожденный флегматик, недостаточно взвешенный уход, недостаточно разработанная грудь – в целом счастливое развитие…
Третий младенец.
Порывистый и бурный. Веселый, легко возбуждается, задетый неприятным впечатлением извне или изнутри, сражается отчаянно, не жалея энергии. Движения живые, резкие перемены, сегодня не такой, как вчера. Что-то осваивает – и тут же забывает. Развитие идет по ломаной кривой, со взлетами и падениями. Неожиданности от самых приятных до внешне страшных. Тут никак не скажешь: наконец-то.
Вспыльчив, раздражителен, капризен, может вырасти очень ценным человеком…
Четвертый новорожденный.
Если сосчитать солнечные и пасмурные дни, первых будет немного. Основной фон – недовольство. Нет боли – есть неприятные ощущения, нет крика – есть беспокойство. Все бы хорошо, если бы… Все и всегда с оговорками.
Это ребенок с изъяном, неразумно воспитанный.
Температура в комнате, лишние сто граммов молока, недобор ста граммов воды – это не только гигиеническое, но и воспитательное воздействие. Младенец, которому предстоит столько исследовать и узнать, освоить, полюбить и возненавидеть, разумно защищать и требовать, должен иметь хорошее самочувствие, независимо от врожденного темперамента, быстрого или вялого интеллекта.
Вместо навязанного нам неологизма «сосунок» я пользуюсь старинным словом «младенец». Греки говорили – nepios, римляне – infans. Если уж польский язык так захотел, зачем было переводить некрасивое немецкое Säugling? Нельзя категорично хозяйничать в словаре старых и существенно важных слов.
Мы играем, а он – изучает
28. Зрение. Свет и темнота, ночь и день. Сон – творится нечто очень смутное, бодрствование – происходит нечто более ясное, что-то хорошее (грудь) или плохое (боль). Новорожденный смотрит на лампу. Нет, не смотрит: глазные яблоки расходятся и сходятся. Позже, водя глазами за медленно передвигаемым предметом, он то и дело замечает его и теряет.
Контуры пятен, абрис первых линий, и все это без перспективы. Мать на расстоянии в метр уже другое пятно, чем когда она наклоняется над тобой. Лицо и профиль как лунный серп, при взгляде снизу, когда лежишь на коленях, – только подбородок и губы; лицо то же, но с глазами, когда мать склонится ниже, или даже видны волосы. А слух и обоняние утверждают, что все это одно и то же.
Грудь – светлое облако, вкус, запах, тепло, благо. Младенец выпускает грудь и смотрит, изучает глазами это странное нечто, которое постоянно появляется над грудью, откуда плывут звуки и дует теплый поток дыхания. Младенец не знает, что грудь, лицо, руки составляют одно целое – мать.
Кто-то чужой протягивает к нему руки. Обманутый знакомым движением, образом, он охотно идет к нему. И лишь тогда замечает ошибку. На этот раз руки отдаляют его от знакомой тени, приближают к незнакомому, вызывающему страх. Резким движением ребенок поворачивается к матери, смотрит на нее или прячется под ее рукой, чтобы избежать опасности.
Наконец лицо матери, исследованное руками, перестает быть тенью. Младенец множество раз хватался за нос, трогал странный глаз, который то блестит, то снова темнеет под прикрытием века, изучал волосы.
А кто не видел, как ребенок оттягивает губы, разглядывает
